Русские чернила

Николя со всех ног бросился бежать по ярко освещенному коридору, мимо кресел на колесиках, мимо телевизора, пулей слетел вниз и наконец оказался на улице, на свежем воздухе. Он домчался до улицы Пернети и остановился у подъезда своего дома, едва дыша, все еще под впечатлением развернувшейся в клинике сцены. Горло болело, и глотать было больно. Дельфина еще не вернулась, а Гайю забрал на вечер отец. Николя порылся в карманах в поисках ключей. Ключей должна быть целая связка: от квартиры на улице Пернети, от квартиры на улице Роллен, и на той же связке ключи от машины матери, которую она ему время от времени оставляла. Но в карманах было пусто. Должно быть, он потерял ключи по дороге или, еще того хуже, оставил в больнице, у деда в палате. Он попытался дозвониться до поста на третьем этаже, но телефон был занят. Ругаясь, он проделал весь путь в обратном направлении, но ключей не нашел. На третьем этаже дорогу ему преградила медсестра: время посещений закончилось. Она пыталась его удержать, но он вырвался из ее рук: господи, да он забыл ключи от дома в палате у дедушки, и пусть она замолчит и оставит его в покое… Кончилось тем, что сестра сдалась.

Когда Николя осторожно открыл дверь и проскользнул в палату, дед уже спал, сжав кулаки. Николя осторожно зажег лампу в изголовье кровати, боясь разбудить старика и еще раз ощутить на себе его ужасный безумный взгляд, но тот уже похрапывал. Ключей нигде не было. Он обшарил каждый сантиметр в палате и в ванной. Все напрасно. Заглянул в урну. Пусто. Ага, он снимал бумагу с цветов, и ключи в этот момент были у него в руке. Он мог их выбросить вместе с бумагой. Пришлось отправляться на поиски агрессивной медсестры. Та сначала упиралась, а потом разглядела, что внук месье Дюамеля весьма недурен собой, что у него неотразимая улыбка, ровные зубы и глаза совершенно неопределимого цвета. И потом, он высокий и стройный, не то что эти плюгавые старикашки, с которыми она возится целыми днями. Ну конечно, она покажет ему, где стоит контейнер с мусором, и надеется, что он найдет ключи. Кстати, ее зовут Колетт…

Вооружившись перчатками и изрядной долей мужества, Николя принялся раскапывать огромный, в человеческий рост, контейнер, доверху набитый отбросами, которые ежедневно производило гериатрическое отделение: грязными тряпками, подкладными пеленками, слюнявчиками с засохшим супом, салфетками. Ему пришлось зажать нос и закрыть рот, чтобы не чувствовать чудовищной вони и побороть тошноту. Ключи все-таки нашлись: они прилипли к обертке от цветов.

Он поблагодарил Колетт и без сил поплелся домой, еле волоча ноги, задыхаясь от запаха помойки, который въелся в одежду и кожу. Дельфина прислала ему сообщение, что она уже в дороге. Он разделся и долго мылся под горячим душем. Когда пришла Дельфина, он ни словом не обмолвился о том, что был у деда. В ту ночь ему не спалось. Он встал и побрел на кухню, чтобы налить себе стакан воды. Взяв фотографию Зинаиды с Федором на руках и свое свидетельство о рождении, он уселся за стол и долго так просидел.

Его неотступно, как армия летучих мышей лорда Макрэшли, преследовали слова: «Она не хотела, чтобы ты знал. Она вообще не хотела, чтобы кто-нибудь знал. Она в то лето получила письмо. В конце июля. Ты его читал, Теодор? Письмо, которое ей прислал Алексей».

Николя решительным шагом поднялся к себе в номер, не выпуская из рук листка бумаги, что дала ему Дагмар Хунольд. Что означали эти странные фразы? Он сложил листок и сунул его поглубже в карман. Как могло случиться, чтобы она не знала, кто он такой? И почему он перед ней так робел? Сидел, молчал, дурак дураком. Он почувствовал себя униженным. Ну ладно же, в следующий раз он отыграется и вовсе не будет ее замечать. Словно ее и нет. Да, вот так. Дагмар Хунольд не существует. Ей придется его упрашивать, чтобы он хотя бы взглянул на нее.

Когда он вошел в номер, Мальвина сидела в постели, на коленях у нее стоял поднос. Она была прехорошенькая, но в данный момент ее красота не трогала Николя. Она улыбнулась:

– Вот и ты.

Николя сел в белое кресло рядом с кроватью. Он был на грани срыва из-за бессонной ночи и необъяснимого поведения Дагмар Хунольд.

Разводить дипломатию у него не было сил.

– Я не хочу этого ребенка, Мальвина.

Она не пошевелилась. Он ждал, что она расстроится, придет в отчаяние, а она и бровью не повела.

Отпив глоток чая, она спокойно сказала:

– Мы поженимся, и вот увидишь, ты будешь очень счастлив. Я знаю.

Он настолько опешил, что потерял дар речи. Когда же к нему вернулась способность говорить, он прорычал:

– Ты что, спятила или как?

Она безмятежно улыбнулась:

– Да, поженимся, Николя. Нам надо пожениться.

Он схватил ее за руку, перевернул поднос, и чай вылился на белые простыни.

– Осторожно! Смотри, что ты натворил! – крикнула она.

Он стащил ее с кровати, и теперь она стояла перед ним в белой футболке, маленькая, хрупкая. Лицо ее не выражало ни капли страха.

– Сначала выясним, как это ты вляпалась! – рявкнул он. – Если уж это тебя не волнует!

– Ты о чем?