Русские друзья Шанель. Любовь, страсть и ревность, изменившие моду и искусство XX века

– Пахнет необычно. «Шанель»? – он высморкался в платок.

– Ага, «Русская кожа».

Отправив Лифаря, Мися поднялась в номер и в платье легла под покрывало постели. Она страшно устала, но сон не шел. Покрутившись на широкой кровати, Мися встала, открыла ящик с камнями и проволокой: ей привиделось новое дерево.

* * *

С тех пор как она познакомилась с Дягом, с тех пор как они вместе, прошло двадцать два года. Мися прикрепила двадцать две ветки и стала прикручивать листья из сердолика. Сердолик – это солнце, удача и радость, как много было у нас этого, Дяг! Ты говорил, что я единственная женщина, на которой ты мог бы жениться, эта шутка всегда веселила нас. Но разве мы могли получить больше радости, если были бы супругами или любовниками?! Как ты повторял часто: Мися, миленькая, а разве нельзя, чтобы нас взяли живыми на Небеса? Это ведь самая твоя любимая фраза, правда? Так мы и есть, Дяг, на Небесах, все эти двадцать два года были там с тобой вместе. Когда танцевал Ваца: летал, сам не зная, как у него это получается. Когда Стравинский повторял тебе тему из «Весны священной» тридцать шесть раз – а ты знал, что это рождается музыка будущего. Когда я играла тебе на рояле, а ты слушал и рассматривал мой веер, пританцовывал с моим зонтиком. А когда ты поспорил с Броней Нижинской, что Лифарь все же станет первоклассным танцовщиком? Получилось! Все у тебя получалось. И как ты сразу понял, что Баланчин сможет творить необъяснимое. Хорошо помню, как ты устроил, чтобы работы Бакста оказались на всех афишах Парижа. И Париж по твоей воле стал сходить с ума по Баксту: его ткани, тюрбаны, эти шаровары! Поль Пуаре поседел от зависти. Ты могущественный монарх без страны, мой Дяг, вот только тех князей и королей, что правят землями и замками, забудут, а тебя нет.

Дяг, мы точно были все эти двадцать два года на Небесах или в счастливом сне. И счастье продолжается, ведь мы все еще вместе… Чем ты платишь за это, Серж? Чем плачу за это я? Велик ли налог на избранность – или плата приемлемая, Серж, как ты считаешь?

Листья из сердолика в коробке кончились, она достала нефритовые. Такие листья, решила Мися, будут тем, что казалось нам болью, но в действительности тоже было счастьем. Как ветер, который двигает тучи и приносит ливень. Вот этот листок, Дяг, про то, как ты громил здесь, в Венеции, мебель, узнав про предательство и бегство Вацы. Этот лист – провал «Весны священной», а позже громкий провал «Парада». Скандалы для тебя были желаннее успеха. Какие еще неприятности были? Денег всегда не хватало. Вот, еще ты постоянно ссорился: с Бакстом, Фокиным, Стравинским, почти разругался с Бенуа, который так любит тебя. Разрыв с Мясиным… но появление Кохно! Преданность лучезарного Лифаря!

Двадцать две ветки с листьями из нефрита и сердолика. В каждом из двадцати двух твоих сезонов «Русского балета» – счастье успеха, горе потерь, увлеченность, верность, ревность, ссоры.

На вершине дерева Мися приладила спираль из проволоки – «это чтобы Дяг выжил и жил еще долго» – и положила рядом кольцо, чтобы утром прикрепить его на верхушке.

Обессиленная, она повалилась на широкую кровать, успев подумать, что наступило 19 августа, день рождения Шанель. «Может, это дерево подарить Коко?» – подумала она.

Ее разбудил стук в дверь, портье вызывал к телефону. Спустя десять минут Мися плыла по ночной Венеции, по черной воде. Она думала о красоте беззвездной ночи и слушала, как стучат по воде и по ее зонтику капли дождя. «Он очень просил, – сказал ей Лифарь по телефону, – чтобы ты сейчас пришла».

* * *

– Котушка, Мися здесь! Она пришла, вот.

В комнате около Дяга стояли Лифарь и Кохно, по разные стороны постели. Высокий тощий священник читал вслух Библию, сиделка из американского госпиталя возилась с компрессами.

– Мися моя, друг мой единственный! – услышала она слабый голос. – Пусть другие все уйдут. – Дяг закрыл глаза.

– Почему не переодели? – спросила Мися, увидев на полу свитер.

– Он не смог, – прошептал Лифарь. – От слабости не мог пошевелиться. Куда нам деваться?

– Идите на балкон.

– Там дождь!

– Все равно – слышал, что он сказал? – рассердилась она.

Мися села на кровать и взяла руку больного.

– Мися, ближе, – прохрипел он. – Не оставляй их.

– Кого? Мальчиков?

– Валю, Юру, братьев моих. Родненькая, не оставляй хлопоты, будто ты сестра, кажется, они страдают из-за меня, – он заплакал, – это так больно! Валя на Соловках, жив ли? Я тоже страдаю, что не могу им помочь, понимаешь?