Русские друзья Шанель. Любовь, страсть и ревность, изменившие моду и искусство XX века

«Мадемуазель Шанель приглашает вас на первый показ после длительного перерыва работы магазина. Показ состоится 05.02.1954 по адресу: 31, Рю Камбон. Будут демонстрироваться изящные комплекты одежды для дам и молодых девушек». Приглашения – и это была единственная реклама – были разосланы журналистам, знаменитостям из мира искусства, среди которых было много знакомых и бывших друзей Коко. Послали их и бывшим клиенткам, но как раз клиенток почти не осталось – они теперь одевались у Диора, у Фата и Роша, у Живанши. Моя жена, например, вдруг стала покупать туалеты в магазине Кристобаля Баленсиаги. Это стоило неправдоподобно дорого, но она была счастлива; надеть довоенное платье от Шанель Елена наотрез отказалась, но хотя бы удалось уговорить ее обойтись сегодня без шедевров от Баленсиаги.

Выглядела Коко в день показа так, будто специально хотела подчеркнуть свой возраст; как мне показалось, наихудшим образом за последние годы: она была в черном канотье, похожем на шляпку времен ее юности, в кургузой куртке-болеро, тоже черной, отдаленно напоминавшей о корриде, и в темно-серой юбке ниже колена. Ну просто пожилая учительница провинциальной школы.

В любом модном журнале и, соответственно, на улицах Парижа или в театре, каждый мог видеть молодых женщин в пышных платьях с многослойными юбками, талии были утянуты. Все после войны хотели наряжаться! Но Коко, как всегда, не желала считаться с другими.

Мне стало казаться, что неуспех – это лучшее, что может ожидать мадемуазель сегодня. Гораздо хуже, если ее засмеют: как она сможет пережить насмешки от людей, оценивающих моду? Многие раньше заискивали перед ней, некоторые завидовали. Да она и сама никогда никого не жалела…

Молодой человек с фотоаппаратом, похожий на американца, в дверях сказал своему спутнику по-английски: «О’кей, посмотрим на платья для старушек». Моя жена, услышав это, повернулась ко мне с шутливой гримасой ужаса, беззвучно спросила: «Сбежим?» Я отказался: кто-то должен был быть с Коко, даже если она сама решила выставить себя на посмешище. Правда, я искренне не мог понять, зачем ей это – очередное испытание и гарантированный позор.

Пришел Серж Лифарь, сразу за ним Жан Кокто со своим другом, красивым актером. Кокто выглядел обескураженным, думаю, его поразительный нюх предсказывал ему провал сегодняшнего действа, ему явно не хотелось быть причастным к неудаче. Жан Кокто всегда на стороне молодых и успешных. Я вдруг подумал, что Мися отсоветовала бы мадемуазель торопиться с этим показом. Но Миси Серт не стало в 1950-м.

Мы с Еленой и с Лифарем продолжали рассматривать коромандельские ширмы: кроме тех, что стояли у основания лестницы, три или четыре располагались вдоль стен, на них были птицы и драконы, камелии. Впервые стилизованный рисунок камелии я увидел на эскизах Матисса, когда Серж Дягилев заказал ему костюмы для балета «Соловей». Затем этот рисунок, в точности, без изменений, появился в рекламе и на украшениях Шанель.

Мы с Еленой устроились в последнем ряду; первый ряд полагалось занять потенциальным клиенткам, там сидели две дамы, с которыми я не был знаком. Следующие ряды предназначались журналистам – парижским, английским и американским. Я опасался, что журналисты проигнорируют показ, но их собралось немало. Правда, они рассаживались с такими постными лицами, будто пришли на оглашение завещания умершего родственника, подозревая, что их обделили.

Всего пришло человек шестьдесят. Я помнил показы на Рю Камбон середины двадцатых, да и в тридцатые годы так бывало: в день показа новой коллекции в магазин Шанель набивалась возбужденная толпа, салон не мог вместить всех, и вход охранялся полицией. Мадам де Ротшильд, княгине Романовой или Ольге Пикассо приходилось обращаться к помощи жандармов, чтобы пробраться сквозь толпу.

– А где хозяйка?

– Убежала наверх, волнуется.

– Да, известное дело, катастрофы последнего часа перед премьерой. Я тоже волнуюсь за нее, – сказал Лифарь, затягиваясь сигаретой.

– Не только ты, Серж, – ответил я.

– Это интересно хоть кому-то, как считаешь? – продолжал беспокоиться Лифарь. Я в который раз поразился, насколько стойко, вот уже тридцать пять лет, держится его русский акцент.

– Откуда я знаю. Коко сказала, что почти неделю не спала.

– Ради чего, Поль, объясни мне?! – всплеснул руками Лифарь.

Я пожал плечами. Хотя мне было понятно, почему она затеяла это, я даже знал, почему она торопилась, работая последние три месяца с напряжением, невероятным для ее возраста и состояния здоровья.