Русские друзья Шанель. Любовь, страсть и ревность, изменившие моду и искусство XX века

Мися еще весной пыталась по просьбе Дягилева что-то узнать про его братьев. Каким-то образом до него дошли тревожные вести о том, что оба брата арестованы. Весной дирижер Ансерме был на гастролях в СССР, встречался с французским послом, потом хороший знакомый Миси, Поль Моран, отправился в Москву. Но ничего утешительного друзьям узнать не удавалось. Мися не понимала, почему он скрывал ото всех это горе, она точно знала, что Дяг обсуждал это только с ней. Ее высокопоставленные знакомые пытались что-то выяснить, но в советском посольстве на официальный запрос от Министерства иностранных дел Франции ответили, что у них нет информации о братьях Сергея Павловича Дягилева.

– Дуня, моя няня Дуня, я так виноват, так жалею, теперь ничего уже не исправишь… – Он по-младенчески захныкал. – Так редко целовал ей руку и не всегда желал спокойной ночи. Она больше всех на свете любила меня.

– И я люблю тебя, люблю тебя, – прошептала Мися, промокая ему лоб.

– Знаешь, почему я выживу?

– Потому что ты сильный, мой милый.

– Нет, – он покачал головой. – Они в сейфе. Там, в Париже. Я не успел… насладиться.

– Чем?

– Письма. Мне привезли из Лондона… я заплатил. Запер в сейф и сразу уехал с Маркевичем, торопился. Какой же я невезучий.

«Лифарь прав, – поняла Мися. – Коллекционирование рукописей захватило Дяга. Письма Пушкина! Он купил их у овдовевшего мужа внучки поэта, Дяг потратил на это все свои деньги».

– Серж, конечно, ты скоро будешь их читать.

– Правда так думаешь? Ты ведь не обманываешь меня, миленькая?

Мися гладила его по руке, пока он не успокоился. Она долго сидела рядом неподвижно, только вздрогнула от раската грома. Дягилев не пошевелился, словно не услышал гром. Затем сказал внятно, довольно громко:

– Мне кажется, что я пьяный.

У него начались судороги.

Мися позвала остальных – все вбежали, мокрые от дождя. Сиделка определила, что сердце Дяга остановилось. Лифарь несколько раз пытался встряхнуть тело, массировал грудину, прикладывал ухо к груди. Мися замерла у стены. Сиделка заплакала и вышла на балкон под дождь.

Мися вглядывалась в искаженное застывшее лицо. В этот момент два сильных молодых человека с разных сторон широченной кровати с рычанием прыгнули навстречу друг другу и сцепились в ногах у неподвижного Дягилева в звериной, отчаянной схватке. Кохно и Лифарь вцепились друг другу в волосы. Ярость и отчаяние, вопли борьбы заполнили комнату. Гром ударил снова, и молния пронзила небо.

«Котел взорвался», – поняла Мися. Ее вынесло прочь от страшной сцены, казавшейся неправдоподобной; ни в одной из виденных ею постановок не было и не могло быть такого накала страстей. Она бежала по лестнице в холл отеля и пыталась кричать:

– Помогите! Они убивают друг друга! – и одновременно думала: «Это сон, я кричу во сне».

С новым раскатом грома Мися заткнула уши и наконец смогла заплакать.

Париж, 5 февраля 1954 года Поль Моран

Мы с Еленой пришли за час до начала показа.

Воздух в зале для показов магазина на Рю Камбон был вязким, разговаривали все шепотом. Мы стали рассматривать китайские лаковые ширмы, выставленные у подножия знаменитой «зеркальной лестницы», они смотрелись как сказочные ворота в другое пространство. Я видел их еще до войны и помнил, что Коко прямо-таки поклоняется им – их у нее было, думаю, штук тридцать разных. Возможно, они напоминали ей о Бое, он любил подобные вещи. Притащив ширмы из своих апартаментов, Коко явно рассчитывала на их помощь сегодня. Хотя, возможно, в салоне просто не успели сделать ремонт.

Мадемуазель едва поздоровалась и ушла наверх колдовать над оснащением армии красавиц. Со своими огромными ножницами, подвешенными к поясу на простой веревке, сосредоточенная и нахмуренная, она напоминала вооруженного рыцаря. Голодного и худого. Или мачеху, твердо решившую уничтожить всех своих молоденьких соперниц.

Парижская сцена моды в отсутствие мадемуазель была плотно занята молодыми мужчинами: Юберу де Живанши, например, не было и тридцати, Диор и Бальман – сорокалетние, в расцвете сил. Сейчас они на вершине славы. Что сможет противопоставить мадемуазель, какие идеи она способна предложить капризному Парижу? В этом году ей исполнится семьдесят два, почти десятилетие она провела среди гор и цветов, общаясь с гипсовыми львами из собственного сада.

И еще – мне это казалось важным – Коко сейчас чувствовала себя несчастной. Грусть еще никому не помогала побеждать.