Русские флотоводцы. Исторические портреты

«Вся оборонительная линия, — вспоминал артиллерийский офицер Пестич, — была вооружена морскими орудиями и снабжалась в продолжение всей обороны морским ведомством. Таким образом наша оборонительная линия до некоторой степени представляла собой прежний наш Черноморский флот, перешедший на берег со всеми судовыми правилами и порядками, и морской обстановкой. Так, например, прислуга при орудиях, состоящая из морских команд, действовала по правилам морского артиллерийского учения, принятого на кораблях. На батареях командовали артиллерией те же лейтенанты, которые были батарейными командирами на судах. Установка артиллерии со всей принадлежностью целиком была перенесена с корабельных палуб на настильные сухопутные платформы».

Стоит добавить, что моряки дежурили у орудий по-вахтенно, как и на корабле, команды при стрельбе звучали по-корабельному, а время исчислялось пробитием склянок в корабельный колокол.

4 октября в лагере противника началось необычное оживление. К сооружённым батареям подкатили пушки, подвозили снаряды.

— Ну, молодцы, держись, — подбадривал вечером Истомин матросов и солдат, — никак, нынче неприятель готовится назавтра штурмовать.

— Не подкачаем, вашбродь, — отвечали вразнобой, но твёрдо батарейцы.

5 октября неприятель предпринял атаку укреплений, предваряя штурм артиллерийской канонадой. Бастионы ответили орудийным шквалом огня, началась своеобразная артиллерийская дуэль.

Истомин беспрерывно обходил батареи, подбадривал моряков и солдат, стряхивал осколки щебня и пыли с блестящих эполет. Около полудня на Малаховой кургане раздалось громкое «Ура!». Матросы приветствовали Корнилова. Спустя полчаса его унесли на носилках смертельно раненного.

Улучшив момент, Истомин наведался в госпиталь к умирающему своему наставнику и другу. Холодеющей рукой Корнилов благословил Истомина, и тот, рыдая в первый и последний раз, выбежал из госпиталя и помчался, не разбирая дороги, на Малахов курган. Всё кипело в нём от ненависти к врагу, который отнял у него кумира.

В этот день неприятель был отбит во всех направлениях. Теперь Истомин ежедневно оказывался в самых опасных по обстрелу местах.

Когда его пытались убедить уйти в укрытие, он отвечал, памятуя о гибели Корнилова:

— Пятого октября я выписал себя в расход. Мне бы следовало ещё тогда погибнуть. Да, видно, англичане и французы — худые стрелки.

Теперь вся энергия была направлена на поднятие духа защитников, заботу о них, совершенство защиты порученного ему четвёртого отделения. Под его начальством вскоре, кроме морских команд, оказалась едва не больше чем дивизия. Он всюду успевал, спал не раздеваясь, два-три часа в сутки.

В первые дни декабря ему неожиданно доставили пакет и свёрток из вражеского лагеря.

— Нынче шлюпка с белым флагом подошла к Константиновскому равелину, — докладывал офицер, — парламентёр просил передать вам сие от ихнего флагмана. Осмелюсь доложить, что англичанин не остановился на наши сигналы, а высадился на берег и нахально разглядывал бастион и батареи. Пришлось его быстро спровадить.

Недоумевая, Истомин вскрыл пакет и, взглянув на подпись: «Адмирал Лайонс», развернул свёрток. В аккуратной упаковке лежала круглая головка сыра.

Невольно усмехаясь, Истомин читал написанное в изысканных выражениях послание своего давнего знакомца и, как знал Истомин, нынче флагмана английской эскадры. Его флагманский корабль «Агамемнон» стоял на якоре головным напротив Константиновского равелина и методично обстреливал Северную сторону. Случилось необычное, свойственное только морякам. В мирную пору, принадлежа к разным державам, они могут запросто дружить, коротать время в каком-либо порту за бокалом доброго вина. Но придёт время, и они окажутся врагами. Будучи человеком хорошего воспитания, Истомин не задержался с ответом.

«Любезный, адмирал! Я был очень доволен вашей присылкой. Она привела мне на память наше крейсерство, от которого сохранились у меня неизгладимые впечатления и вызвала передо мной со всей живостью обстановки то время, какого теперь нет. Я не забуду Афины и Мальту.