Русские и нерусские

Амурский залив. Гладь воды, крутые бока сопок. Гостиница «Амурский залив» у самой кромки. Вереницы автобусов. Вереницы китайцев. Ходят группами, весело перекликаясь, — по берегу, по тротуарам, по коридорам. Встретишь взгляд — улыбка. Мгновенная. И тут же глаза — мимо тебя. Ни интереса, ни общения. Я вдруг замечаю, что хоть умом и натаскан на «желтую опасность», и в газетах читаю про «тихую агрессию», и что товары на базаре сплошь китайские, — сам убедился, — однако «шкурой» никакой опасности не чую. Они идут «сквозь меня», не замечая, ия — «сквозь них», не замечая. Разные пространства существования.

Вернее, пространство одно, а вот время — разное. Наши — четверть тысячелетия; сто пятьдесят лет назад зацепились, закрепились. А они тут — тысячи лет. Наш приход для них — как атмосферный фронт, или как вспышка какой-то биологической популяции. Ее надо переждать, как пережидают сезон дождей или эпидемию. А потом вернуться и жить.

Они и возвращаются, и живут, проходя в поры нашего лихорадочного обустройства. Даже не «возвращаются», а именно «продолжают жить». Никаким «отвоеванием» тут не пахнет: китайцы — не японцы.

А вот если мы согнемся, сопьемся, скопытимся, унесем ноги, исчезнем, сгинем, — в китайской летописи появится невозмутимая строчка.

У нас же выпадут в архив: лихорадочные депеши Муравьева царю, что надо опередить англичан, да такая же лихорадочная («Промедление смерти подобно!») опьяняющая фраза Ленина, что хоть и далекая земля, а нашенская.

Ненашенское?

Испепеленные в Нью-Йорке небоскребы продолжают падать в сознании землян. Из откликов первого дня уже можно было составить том. Теперь это уже не том, а полка. Будет и библиотека, если, конечно, катастрофа Всемирного торгового центра окажется подтверждена в ходе дальнейших мировых событий как рубежная черта. И если не случится чего-нибудь такого, перед чем побледнеют авиатараны 11 сентября.

Первые отклики были поразительны по импульсивной откровенности. Людей просто вывернуло от потрясения, они не корректировали реакцию. Один наш телеведущий, например, успел смонтировать такую экранную заставку к своим комментариям: самолет врезается в дом на Новом Арбате. я говорю успел, потому что эта картинка появилась в эфире, когда нью-йоркские небоскребы еще дымились. Это же как надо было спешить, чтобы «отметиться», пока никто не перехватил «находку».

Не знаю, куда потом делся этот телеведущий. Может, переживает где-нибудь.

Другой властитель дум — в Гамбурге — объявил, что самолеты, врезающиеся в небоскребы, — мечта художника. О таком апокалиптическом хеппенинге можно только грезить. Запись монолога этого артиста воспроизвел в журнале «Родина» Валерий Сердюченко (2002/2), заметивший с чувством законного удовлетворения, что гамбургские власти выставили-таки оратора вон из города. Сердюченко мог бы заметить и другое: покидая Гамбург, художник (он же — теоретик авангарда, постмодерна и прочих закидонов современного самовыражения), сказал своим гонителям:

— Но ведь я много лет проповедовал вам эти идеи, и вы мне аплодировали!

В ответ можно было только промолчать. Потому что действительно аплодировали. Пока апокалиптические видения, навеваемые публике критически мыслящей личностью, не обернулись реальностью, под обломками которой погреблось несколько тысяч личностей, мысливших не столь критически.

Теперь об отклике самого Валерия Сердюченко. Его статья имеет восточный «прицел», она озаглавлена «К востоку от политкорректности» и увенчана цитатой из Киплинга: «Запад есть Запад, Восток есть Восток, и вместе им не сойтись.»

Хочется откомментировать и заглавие, и цитату.

Политкорректность — принятый на Западе моральный стандарт, пресекающий высокомерие «развитых» культур по отношению к «развивающимся» и «неразвитым». В известном смысле это — эгалитарное насилие над Аполлоном Бельведерским, которого приравнивают к печному горшку. Но помимо чистого политеса, тут есть и бытийная правда. Ромео и Джульетту знает весь мир; Халидо и Халерха известны только специалистам. Но это не значит, что любой итальянец или британец, которым Шекспира разжевали и в рот положили в школе, стоят на уровне Шекспира, а чувства влюбленных в народе одул, от которого остались считаные избы «где-то в поле возле Магадана», становятся тусклее оттого, что им не досталось мировой огласки. Поэтому я не склонен иронизировать над политкорректностным гандикапом, который, по мнению Сердюченко, чем дальше к востоку, тем большую ярость вызывает у народов, ощущающих на себе снисходительность политкорректоров.

Киплинг вроде бы таким слабительным нас не потчевал, но я все-таки процитирую его чуть дальше, чем Сердюченко: «Да, Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с места они не сойдут, пока не предстанут небо с землей на страшный Господень Суд. Но нету Востока и Запада нет — что племя, родина, род, если сильный с сильным лицом к лицу у края земли встает!»