Русские и нерусские

Думали, что если сделать Инернет и передавать любой текст на ту сторону земного шара, то на той стороне земного шара будут это читать. Вовсе нет: некогда людям все это читать. Размывается литература в графомании, пропадет ощущение отбора и качества, пропадает ощущение литературного процесса. Интернет — как гигантский забор, на котором каждый пишет, что он хочет, и все идут мимо, не вникая.

Осуществили клонирование. Думали: если данная супружеская пара не может родить, то мы ей поможем. Чтобы каждый мог иметь детей и чтобы человечество плодилось и размножалось. Однако сообразили, что клонировать можно что угодно, но только не личность. Личность остается под вопросом. А ведь в личности — разгадка.

Так вот, вопрос состоит в том, что если и то, и другое — в законе и если ответ на мировой вызов в виде национального, традиционного упорства и упрямства, которые не поддаются этому вызову, если и то, и другое — в природе человека, — как быть?

Неправильно думать, будто конфликт между фундаментализмом и глобализмом — это конфликт между будущим и прошлым, между цивилизацией и антицивилизацией, или между цивилизацией и культурой (так тоже можно сформулировать в ответ Шпенглеру). Все не так. Вопрос поворачивается другой плоскостью. Невозможно отдельному человеку сейчас сотворить то, что сейчас творят террористы. Низовые чувства с неизбежностью комбинируются в ту или иную глобальную опасность. Я понимаю, что в сердцах у такого рода «традиционалистов» пылают совершенно естественные национальные чувства. Но эти чувства все равно ищут себе крышу. А она в пределе — глобальна. Получается вовсе не столкновение между цивилизацией и антицивилизацией, получается — перераспределение глобальных геополитических сил, особенно острое, когда неизвестно, где окажутся центры. Вот мы и находимся сейчас как раз в точке перераспределения, в точке, так сказать, бифуркации. Когда все может лечь так или эдак. И куда вложить «традиционные» эмоции, не всегда ясно.

Полвека было известно: вот центр — Америка, вот центр — Россия. Между ними — напряжение: все, у кого были силы, вписывались в ту или эту систему силы. Где будут теперь точки напряжения? Если ислам претендует стать центром силы, так это что будет — национальное движение? Не будьте наивны: ислам — сверхнационален, точно так же, как был сверхнационален коммунизм. Как сверхнациональна американская модель цивилизации. Это все драмы мировой истории. Но от этих драм трещат чубы у людей, и трещат со вполне национальным треском. И как бы мы, воспитанные в марксизме, ни относились к этому — думали, что отомрет, — но реальность такова, что этноориентация неизбежна, каждый раз приходится становиться на ту или иную сторону.

И вот последний вопрос, который я хочу задать себе и вам. На чью сторону становиться сейчас интеллигенту? На сторону глобалистов, которые сулят светлое будущее цивилизации, искоренение пороков и предубеждений, или же на сторону националистов, которые противодействуют этому сближению всего и вся, этому стиранию всяческих границ?

Я бы ответил на этот вопрос так. Можно было бы искать среднюю линию, если бы процесс шел однолинейно-последовательно и без крайностей. Но поскольку процесс идет галсами и той дело залетает в такие края, что не приведи господь, я бы привел в пример яхтсмена, который тоже идет галсами. И каждый раз, когда он поворачивает яхту вправо и она ложится на правый борт, он сам отваливается в противоположную сторону и висит над левым бортом. А когда яхта поворачивается налево, он, чтобы сохранить равновесие, отваливается и висит над правым бортом.

Вот так и интеллигент. Он должен чувствовать, когда начинается националистическое безумие, — тогда он должен отваливаться на сторону цивилизации, на сторону глобальных ценностей, на сторону мировых ценностей. Но если начинается безумие всемирных ценностей, которые стирают напрочь все национальное и культурное, вот тогда интеллигент должен становиться на сторону национального.

Господи, дай мне разум понять, кому больно, дай мне силу помочь тому, кому больно, дай мне стойкость вынести, если не смогу.

Госпожа Удача

Там еще и покруче: «Ваше благородие, госпожа Удача.» В 1970 году еще не принято было щеголять обращениями царского времени. По тем временам — откровенный вызов. И вложено — в уста белого офицера, которому предписано погибнуть под кинематографическим «Белым солнцем пустыни». Хороша удача. Горечь и ирония, если не усмешка — в таком повороте. Тонкая аристократическая дерзость — стилевой знак, по которому узнается Булат Окуджава. И еще что-то есть в подтексте: «удача» — явно не из советского психологического набора. Не на том строим, не на то ставим.

А теперь и в журнале «Родина» и в Вестнике актуальных прогнозов обсуждается проект, озаглавленный «Удачи XXI века». Первый вопрос, который приходит в голову: а что, теперь не от труда нашего, не от решимости, не от воли нашей все зависит, а от удачи?

Как судьба ляжет?