Русские исторические рассказы

— А правда ли, дедушка, что татары замучили деда наших Строгановых? — спросил Яшка.

— Спиридона-то? Правда. Они стали его строгать, да и застрогали до смерти. Сына оттого и Строгановым прозвали. А сыновья его, Яков и Григорий, толковые купцы, понастроили сколько городов да крепостей. К Грозному являлись, от него грамоту привезли. А грамотой царь им места дал, сколько душа хочет. Вот и мне, их старому слуге, купцы милостивые отвели местечко.

День между тем клонился к вечеру, хотя было совсем светло. Мириады комаров и мошек закружились по воздуху.

— Яшка, гони с поля жеребят, долго ли до греха, как раз съедят комары! — сказал старик, отмахиваясь от несносных насекомых.

Это были не пустые слова. Еще несколько десятков лет тому назад комары и мошки насмерть заедали жеребят, случайно оставленных в лесу.

— А вон и сноха идет, — прибавил старик, вставая.

Из ворот вышла красивая, очень красивая женщина лет тридцати. Очевидно, это была мать ребятишек, потому что они сильно на нее походили.

— Яшка, — крикнула она, — загони сначала жеребят, а потом сходите с Феней на реку и загоните гусей и уток. А ты, деда, убери лошадь, да потом и ужинать.

Все пошли по своим делам и вся семья, то есть: дедка Савва, сноха его Анисья, дети да работник Иван, окончив дневную работу, сели за ужин, когда низко спустившееся солнце осветило избу сквозь небольшое окно без рамы, снятой по случаю теплого времени.

Это было накануне Иванова дня и мирная счастливая семья, управляемая умною вдовою, вела разговоры о том, что пора начинать сенокос.

Изба у вдовы была хорошая, чистая и с выведенною на крышу трубою. Покойный муж ее, сын Саввы, бывал даже в Москве, и все постройки у него были хорошие, как было хорошо и все заведение. Жили они в небольшой деревне на берегу реки, и засевали хлеба, овса и жита так много, что могли продавать. Анисья постоянно говорила, что здоровый трудолюбивый человек по миру не пойдет, и она после смерти мужа хозяйство не опустила, а продолжала поднимать его.

— Ну и слава Богу, — сказал старик, вставая, — день кончен, и на покой пора.

Кругом избы шли широкие лавки, на которых все и улеглись, заперев за работником, отправившимся спать на сеновал, дверь. Не прошло и минуты, как мать с детьми крепко спали и ворочался только старик, но наконец и он заснул.

Ночь была такая светлая, хоть читай, а на реке было еще светлее, чем под деревьями. Ярко-красная заря освещала быстрые воды и плывшие по ним довольно большие лодки. На лодках сидели люди, но говору не было слышно никакого. Приблизившись к деревне, они стали причаливать и выходить из лодок. Это оказались татары, вооруженные луками.

Оставив в каждой лодке по два человека, они крадучись стали подходить. Люди спокойно продолжали спать, но собаки залаяли и завыли.

Дедка Савва тотчас же встрепенулся и вышел за ворота.

Услыхав лай, татары пустились бегом. Дедка, стоявший в калитке, одним ударом был сшиблен с ног, и во двор и в избу вбежал тот самый татарин, что приходил за неделю перед этим с товаром, и, крикнув своим спутникам, чтобы они выносили сундуки, сам подбежал к оторопевшей Анисье и сказал ей:

— Хочешь быть жива, так отдавай все, что у тебя есть.

^{— Хочешь быть жива, отдавай все, что у тебя есть.}

— Бери все, что есть. Трудом нажить опять все можно. А жизни не наживешь. В клетушке все, что есть, лежит, — отвечала Анисья.

— Тебя я беру с собой, и детей можешь взять.

Анисья торопливо стала одевать детей, стараясь не слушать стонов, долетавших от соседей. В деревне происходил разгром невероятный. За малейшее сопротивление нож вонзался в живот и несчастные с криком и стоном падали.

Не прошло и часа, как из избы Анисьи и других изб все было вынесено, а женщин и немногих детей, как стадо баранов, погнали к лодкам.

— А где же дед наш? — кричала Анисья.

— Деду будет место на том свете, — отвечал ее хозяин татарин, — а ты поменьше кричи. Ты баба умная, знаешь, что криком не поможешь.

Хозяин Анисьи, по имени Мар, часто ходил в Россию и говорил по-русски, как говорили и многие, хоть не очень хорошо, а все-таки помаленьку говорили.

Анисью с детьми привели на лодку, где лежали ее сундуки, много другого добра; кроме Мара в нее сели еще три татарина зверского вида и Мар крикнул:

— Ну, готово! Абдулка, отчаливай!

Абдулка, молодой татарин, лет двадцати, стал отпихиваться от берега, а деревня в это время пылала, как костер.

— Мамка! Наша изба горит! — кричала Феня.

— Цыц! Молчать! — так крикнул страшный татарин, что Анисья, ухватив детей, прижала их к себе.

Мар строго сказал что-то своему спутнику, на что тот ответил бранью, и на лодке, плывшей позади других долго, долго слышалась ругань, каждую минуту грозившая перейти в кровопролитие, так как татары не раз вынимали ножи и грозили друг другу.

Анисья в страхе пересела на корму и перевела детей. Взглянув на пылавшую деревню, едва видневшуюся за поворотом реки, она припала головою к борту лодки и в первый раз горько, горько заплакала.

— Не плачь, — тихо сказал ей Абдулка. — Жить можно везде.