Русские хроники 10 века

Разгромив бесовское капище, Путята вернулся на Торговище. Святилище было сровнено с землёй, дотлевали головёшки. Трупы побитых волхвов покидали на кучу дров, приготовленных для празднеств, сожгли на общем костре. Жителей, что пытались прорваться к гибнущему святилищу, дружинники отогнали копьями.

Торговище превратилось в военный стан. Оголодавшие дружинники ставили походные шатры из востолы, кормили лошадей, разводили костры, варили кашу.

– Что делать станем, Добрыня? – Путята остановил коня рядом с воеводой, дело принимало серьёзный оборот, и боярин отбросил гонор. – Новгородцы взбунтуются, того и гляди – и дань в Киев перестанут слать. Что князь скажет?

Встреча, оказанная новгородцами княжеским посланникам, явилась для воеводы неожиданностью. Он ожидал криков, стенаний, проклятий, но не яростного сопротивления. Утреннее смятение прошло, уступив место расчётливости. Путята прав, ежели новгородцев сейчас не утихомирить, из-под власти киевского князя выйдут.

– Нельзя потачки неслухам давать. Ишь, возопили: «Мы князю не холопы!» Как великий князь повелел, так и будет, – уперев руку в бедро, отрубил, оскалясь: – Не хотят добром, не водой, кровью окрестим. К ночи в ближних избах плах наберём, как стемнеет, мост стелить начнём. Сколько есть лодий, челноков, соберём, кметов переправлять станем. Попов сегодня по Славну посылать, пускай ходят, уговаривают креститися, не пойдут – дружину пошлём, силком в воду загоним. А нет, так пожар пустим, сами побегут.

О приготовлениях киевских воевод смельчаки, переправившись через Волхов вдали от города, донесли Угоняю. Тысяцкий и сам не дремал. К вечеру жители заполнили берег, вооружившись луками и стрелами.

* * *

Славенцы покинули Торговище, тело Дубка унесли. На площади гомонили дружинники, занятые своими делами. Беляй, волоча ноги, брёл по дороге.

Небо обрушилось на землю, солнце остановилось, и Волхов потёк вспять, из Нево-озера в Ильмень.

Как он придёт домой? Как посмотрит в глаза Добрыге, жене, теперь вдове Дубка? Беляй сошёл на обочину, сел на землю, сжал голову руками. Сидел, не замечая криков, беготни.

– О чём печалишься, сын мой? – раздался участливый голос.

Беляй поднял голову. Рядом стоял поп, что приехал с Добрыней, и о чём-то гневливо говоривший воеводе, когда свершилось то, страшное, непоправимое.

– Дубка убили, – не своим голосом, потерянно, едва слышно вымолвил Беляй, глянул в глаза попу. – За что?

– Крещёный ли ты, сын мой? – спросил поп.

– Крещёный. Ныне весной отец Иакинф крестил, – ответил Беляй с отвращением, словно признавался в чём-то постыдном, о чём признаваться совестно. – Почто Дубка убили? – спросил, обвиняя.

Иоаким раздумчиво вгляделся в лицо могутнего русича. Несмотря на гнев, пропитывавший голос, взгляд беспомощно и растерянно взирал на него, моля об утешении.

– Кто тебе тот Дубок, брат?

Беляй поднялся с земли, стоял, возвышаясь над попом. Негромкий, участливый голос, добрый взгляд священника располагали к доверию, и Беляй, сбиваясь, перескакивая с одного на другое, принялся рассказывать, каким добрым, покладистым человеком был Дубок. Как жили они одной семьёй, не различая, кто родной, кто чужой, кто каких богов славит, как вместе работали, пот проливали, вместе же веселились.

– Ни в чём Дубок не виноват, только жить по-своему хотел. Мне, крещёному, слова злого не сказал. Может, то моя вина, что Дубок бесам поклонялся. Не умею я про царство божие объяснять. Сам верую, а объяснить не умею, ни про царство божие, ни про веру истинную. Почто же убивать? Где же милосердие божие?

– Не пошатнулась ли вера твоя? Не возводи хулы на бога. Ежели люди творят злое с именем божиим, то грех на них. Знаем ли мы промысел божий? Мы всего лишь человеки, знать то нам не дано.

События призывали Иоакима к епископским обязанностям, но мог ли он оставить заблудшую овцу, готовую по неведению устремиться прямиком в волчьи пасти? Не первостепенный ли долг его вернуть её в стадо? Не об этом ли говорил нам Иисус Христос? Жестокое потрясение смутило детскую душу русича. И его пастырская забота успокоить смущённую душу, укрепить пошатнувшуюся веру. Потому попросил Иоаким проводить его в молельную избу и, неторопливо следуя к месту сбора христианской общины, вёл наставительную беседу. И хотя сам был раздосадован и даже разгневан действиями Добрыни, не молвил и слова осуждения в адрес воеводы. Не должен людин сомневаться ни в своём князе, ни в княжьих мужах.

3

Первым встрепенулся Ждан, неприкаянно слонявшийся по пристани.

– Гляди-ко! Никак святилище зажгли! Вот же злыдни! А ежели мы ихнюю церкву подожжём? Понравится им то?

В сознании плотника местные христиане соединялись с княжьими людьми и, стало быть, отвечали за поступки последних. Но не все славенцы носили на плечах чересчур горячие головы.

– За то с Добрыни спрос, – ответили рассудительно. – С нашими христианами мирно живём.

«И правда, – подумал Рудинец, – неужто Беляй стал бы святилище разорять?»

Ратники вскочили, в бессилии сжимали кулаки, посылали проклятья на Добрынину голову.