Русские хроники 10 века

Добрыня пнул ногой капь Перуна, велел шестами отпихнуть поверженного бога подале от берега, молвил с усмешкой:

– Плыви, боже, до самого Нево-озера, кончилась твоя власть. Где ж твои родии? Что ж ты за бог? Сам себя оборонить не смог.

Перед возвращением в Новгород зашёл на святлище, глянуть, всё ли сделано как велено, не осталась ли в целости какая бесовщина. Приметил тело главного новгородского волхва, велел гридню перевернуть. Вгляделся в мёртвое лицо, узнал.

– Экий упрямец! Да и жить-то теперь тебе, старче, незачем. Правильно сделал, что помер, – кивнул гридню. – Бросьте тело на костёр, пускай душа улетает с миром, хоть в ад, хоть в Ирий к Сварогу.

3

Корсунский миссионер стоял на возвышенности, на берегу, поучал будущую паству:

– Кто есть Перун? Перун есть коркодил, издревле залёгший в Волхове. Коркодил тот лют, и к людям беспощадный. Кто по Волхову плыл, того переймал, кого топил, кого пожирал. Кто ему молился и богом называл, тех миловал, отпускал. Когда тот лютый коркодил топил да пожирал людей, то извергал гром, от которого дерева в лесу тряслись. Древние люди называли того коркодила Перун, что есть гром, поставили капища ему, и молились ему, и считали богом. Но Перун не бог. Бог же един, на Небе. Креститеся и постигнете мудрость Его. Креститеся, и я растолкую вам Божию мудрость, и будете жить по Божьей правде, а не по бесовскому беззаконию.

Говорить о милосердии божием язык не поворачивался. Излить свои мысли о Прави и правой греческой вере посчитал не ко времени. Не поймут новгородцы его после недавнего побоища, о сём позже поговорит.

Новгородцы, только что с пожара, чумазые, в грязной изодранной одежде, с опалёнными волосами, тревожно озирались.

Воробей подал знак дружинникам.

– Гоните всех в Волхов, мужей выше моста, жён ниже.

Толпы новгородцев, теснимые конными дружинниками, сходили в воду. На берегу стояли попы в чёрных долгополых одеждах, с крестами в руках, говорили непонятные слова. Новгородцы, пользуясь возникшей сумятицей, ибо никто не следил за порядком, не вёл учёта крещаемых, зайдя в воду, разбредались в стороны, проскальзывали в опускавшихся сумерках сквозь оцепление, прятались по домам. Крещению конца-краю не было видно. Путята и Воробей, взяв по сотне дружинников, устремились один на Людин конец, другой на Неревский.

Иоаким сомневался – примет ли Господь такое крещение? Крещаемые ни символа веры не знают, не отрекаются от бесовства. Молитвы священники читают над скопищами. Не есть ли это насмешка над святым таинством? Впрочем, в Киеве происходило то же самое.

* * *

На взмыленном коне вернулся довольный Добрыня, но тут же предался гневу. Вид догорающих пороков, подожжённых чьей-то чрезмерно ретивой рукой, вызвал у воеводы вспышку ярости. В сердцах хватил десницей по луке седла, да содеянного не исправишь. Он-то собирался диковинные орудия перетащить в Киев, изготовить ещё такие же. Пороки есть у ромеев, были бы и у русичей. Подъехали Путята с Воробьём, в растерянности разводили руками.

– Что делать, честной отец? – вопросил Воробей, утирая взопревший лоб. – Кого ни гоним, все вопят – мы крестилися. Кто их разберёт, кто крещёный, кто нет?

Добрыня хохотнул.

– А ты гляди, кто чумазый, в саже, тот не крещёный, кто чистый, тот окунался.

Путята вопросил:

– Не отложить ли на завтра? Темняется.

Добрыня не согласился.

– Сегодня покончить надобно. Хоть до утра крестить будем, а сегодня окрестим. Костры по берегам разведём.

Иоаким добавил:

– Всех заново крестить. Пускай из воды к священникам подходят. Те над каждым молитву прочитают и крест дадут. У кого крест будет, тот и крещёный. Я велю священству, что делать, – с этими словами епископ направился к ближайшему попу.

Путята присвистнул. Ежели каждый новгородец станет крест целовать, да попы над каждым молитву читать, и впрямь до утра проканителятся.

4

Третий день вспоминался смутно и обрывочно. Обрывки воспоминаний, разделённые провалами, плохо стыковались между собой. По прошествии времени Рудинец долго удивлялся, как остался жив в том кроваво-огненном хаосе. Какой бог сберёг его?