Русские хроники 10 века

Тысяцкий выдернул ногу из стремени, ткнул боярина под дых. Твёрдохлёб, выпучив глаза, хватал ртом воздух, словно окунище, вынутый из сети.

– Не будет того! Не покоримся князю, в своей воле останемся. Не дадим славянских богов на поругание.

Загомонили бояре на разноголосицу. Былое единодушие раскололось, как глыба льда от удара млата. Кто на дымы над Неревским концом показывает, о скотницах да житницах сокрушается, кто клянётся живот положить, но не покориться князю. А уж с детинцевской башни било наземь полетело, засверкали на башне шеломы дружинников.

Огляделся Угоняй, и понял бесстрашный воин, что настал его последний час. В Детинце бы укрыться, но не прорваться к нему, да и крепость кияне заняли. Горожане оставили битву, побежали пожары тушить и бьются порознь, ибо Добрыня велел переймать новгородцев, не давать гасить огонь. Путята, уловив слабину у новгородцев, собрал дружину в кулак, выровнял ряды. У моста ротников Добрыня добивает. Не сдержит слово – в сраме вся жизнь пройдёт. Покорится князю – пленником в Навь перейдёт. Русичу лучше самому на меч пасть, да в вечную жизнь вольным уйти.

Спешился Угоняй, подвёл коня Богомилу, выглядел ротника помогутней, подозвал.

– Будь при волхве, сбереги Словишу нашего или умри вместе с ним, – молвил, вгляделся в ротника. – Как зовут, парень?

– Якун я, тысяцкий. Со Славна я, ковача Добрыги сын.

– Ведом мне Добрыга, добрый ковач. Меч его работы ношу. Не посрами отца, Якун. Ну, в путь!

Тысяцкий с ротником подсадили старца в седло, Якун взялся за стремя. Волхв, прежде чем тронуться в путь, обернулся к новгородской дружине:

– Прощайте, люди ратные! Примите смерть, как подобает русичам, Род примет вас с лаской.

Задворками, обходя дружинников, добрались до Проездных ворот. Ворота никто не стерёг, путь был свободен. Якун перехватил коня под уздцы, намереваясь, миновав ворота, свернуть с дороги и уйти в леса, но Богомил воспрепятствовал.

– В Перынь пойдём, в святилище моё место. Ты, ежели хочешь, уходи. Спрячешься в чащобе от попов, дружинников. Со мной пойдёшь – живота лишишься. Уходи!

Якун ответил кратко:

– Я роту давал.

Дальнейший путь проделали молча, да и не до разговоров Якуну было. Конь шёл резво, успевай ноги переставлять.

Знал Якун: каждый сделанный шаг приближает его к смерти. Бежал и благодарил богов, что не позволили ослушаться отца. Ушёл бы в Киев – сейчас, может статься, связанный ротой великому князю, зорил родной город, поднял меч на родичей, на родных богов. От одной мысли о таком душа содрогалась.

* * *

Тысяцкий собрал ратников: ротников, горожан, бояр, тех, кто решил до конца стоять на своём. Всего набралось не более трёх сотен. Оглядев немногочисленную рать свою, воскликнул:

– Положим животы, но не предадим богов наших, не покоримся князю!

С этими словами тысяцкий повёл непокорных новгородцев в последний смертный бой и принял смерть от пробивших бронь и вонзившихся в грудь копий. То была смерть, достойная русича. Смерть не ради злата-серебра, каменьев самоцветных, паволок узорчатых или тьмы рабов, но смерть за волю, веру дидовскую.

Путята, углядев мёртвое тело тысяцкого, велел отнести в Детинец.

– Родичи сыщутся – пусть схоронят, как надобно. Храбрый был муж, жаль, что не с нами.

Глумиться над мёртвым не в правилах русичей. Бейся с живым, а мёртвого отдай родичам. Так от дидов, от седой старины повелось.

Угоняй повёл доблестную когорту в последнюю сечу. Твёрдохлёб же, возопив: «К Добрыне! К Добрыне! Замиряться пора!» – увлекал смешавшихся бояр и лучших людей новгородских к княжескому посланцу. Хаос, творящийся повсюду, парализовал волю верхних людей. Головешки уже взлетали над Чудинцевой улицей. Отовсюду слышались вопли избиваемых новгородцев, кои пытались тушить пожары. Казалось, пришёл последний час Новгорода, словно злые степняки, преодолев леса и болота, зорили город.

Добрыня пребывал у моста. Уперев руки в боки, насупившись, смотрел на творящийся хаос. Углядев кучку градских бояр, несмело приближавшихся к нему, велел гридню:

– Приведи ко мне.

С издёвкой окинув взором подошедшую депутацию, спросил:

– Что скажете, новгородцы?

Вперёд выступил Твёрдохлёб. Смело глянув на княжьего мужа, насмешливо взиравшего с коня, не отводя взгляда, молвил:

– Кончай резню, воевода! Покоряемся воле княжьей, примем крещение.

Сохраняя остатки достоинства, подчеркнул: не перед воеводой склонились, но перед князем великим, киевским. Добрыня не уловил боярских увёрток, равнодушно буркнул:

– Давно бы так, сами виноваты. Накажите своим людиям оружие бросить. Пускай пожары тушат, никто их не тронет.

Гридни собрали сотников, от Торговища подошёл Путята. Воевода наказал прекратить грабежи, не трогать новгородцев, кои пожары тушат. Битва стихла, к Добрыне пробился отец Амвросий. Выглядел честной отец не по сану: лицо обозлённое, ряса разодрана, один глаз подбит, борода у рта окровенилась. Пуча глаза, Амвросий затряс кулаками.

– Воевода, вели своим воям гнать новгородцев в Волхов. Крестити язычников начнём.