Русские хроники 10 века

Рудый уводил лошадь в стойло, женщины теребили юного путешественника, зевавшего во весь рот и возмущённо отбивавшегося от бабьих ласковостей. Дубок, не ведавший о замыслах Добрыги, давал отчёт мастеру.

– Руды доброй наготовили, года на два, а то и на три достанет. Богатые гнёзда попадались. Якун с Беляем остались сушить да обжигать. Дрова есть, до снега управятся. Вчерась перевесищами утку взяли. Якун добрые места надыбал, с вечера развесили, утром пришли, глянули – перевесищ не видать. И день и ночь гнал, чтоб не протухла.

Солнце ещё не взошло, а работа в Добрыгином дворе кипела. Птицу щипали, разделывали, солили, готовили к копчению. Даже горн в корчинице не вздували. Всем нашлась работа, лишь Дубку позволили отдохнуть. Добриша радовалась, хватит дичины до Нового года. А что работы навалилось, так куда от неё денешься. Не бояре, челяди не держат.

8

Последнюю крицу оцели Добрыга сварил, когда грязь на дорогах взялась камнем и больше не размякала. Плотницкий ручей покрылся панцирем, а на Волхове лишь на стремнине курилась живая струя. Целую седмицу Добрыга с надеждой по утрам выглядывал во двор. Снегу выпало – ни на телеге ездить, ни на санях. Морозы крепчали, а парни куковали на болотах. Боги наконец-то услышали молитвы ковача. Как-то солнце потускнело от хмарной дымки, к вечеру небо затянуло тучами, закрутило, завьюжило, к утру снежку подвалило на добрый десяток вершков. Дубок с утра хотел запрягать, но Добрыга не отпустил, велел ждать, пока ветер уляжется. Ждали два дня. Подмастерье верно сказал – руды наготовили с лишком на два года. Руду вывезли, ссыпали под навес, укрыли от непогоды и оставили до весны.

* * *

Семья работала с утра до темна. Мужики в корчинице, хозяйка с дочкой у печи. Работы Добрише прибавилось. Своих мужиков сам-пят, да четверо дроводелей сруб рубили. Все запасы Добрыга на избу потратил. Утки, добытые осенью, как раз пригодились. Ставр и тот трудился, не покладая рук. Упросил отца, договорился тот с хранильником учить сына грамоте. Добрыга и сам понимал – нужна сыну грамота.

Вторую зиму мальчонка три раза в седмицу по утрам бегал в святилище учить письмена. С волхвом занимался до полдни, дома шептал названия буквиц, вертелся волчком, то в корчинице мехи у горна качает, то инструмент подаёт, то щепу за дроводелями прибирает.

* * *

В один из вечеров Якун завёл разговор с отцом. Долго откладывал, да всё ж надо когда-то решиться.

Приходила Резунка, звала ужинать. Плотники давно поели и ушли, в грудне день короток. Ушли и подмастерья, в корчинице остался ковач со старшим сыном. Якун всё медлил, находил какую-то заботу, то клещи перекладывал, то млаты рядком составлял. Парень нудился, отец, чуя невысказанную тоску сына, не уходил, сел на лавку, попил кваса, скрёб пятернёй подбородок под опалённой бородой. Якун обошёл корчиницу, не найдя занятия рукам, встал у горна, поглаживал отполированную ладонями рукоять мехов. В горне рдели затухающие угли. В красноватом свете предметы приобретали причудливые размытые очертания. Из углов, от стен наползала темнота. Якун посмотрел на отца и уже не мог различить лица, увидеть взгляд. Парень решился.

От речей сына у Добрыги опустились руки. В замешательстве ковач не находил слов.

– Я ж тебе умельство хотел передать! – вскрикнул Добрыга и яростно взглянул на потупившегося сына. – Ведь корчая работа – это не абы что, это художество! Как же она не по душе может быть? – продолжал ковач в недоумении. – Ты пойми, ковач-хытрец – что бог! Неужели душа твоя не радуется, когда из куска железа, ни на что не похожего, всякую кузнь творишь? Ведь такие дела только богам ведомы. Всё, что я умею, и ты будешь уметь, сынок. Ты только захоти, и всё получится. Что ж мне, умельство своё в Навь забирать?

Якун попытался вставить слово, но Добрыга остановил возражения сына жестом.

– Я всему тебя научу, ты только захоти. Оцель научишься варить, что твёрже калёного железа, брони ковать, каких ни у кого не было и нет, ни у древних румов, ни у ромеев, ни у германцев, ни у нурманнов. Длинные мечи, коими хоть пеший, хоть конный бейся, безмены всякие для гостей, замки, что ни один тать не отопрёт, да что хочешь. Я всё умею, и ты будешь уметь. Мастером на весь Новгород станешь. Да что Новгород! По всей Земле слава о тебе пойдёт.

– Да не надобно мне сего! – воскликнул Якун, отпустив рукоять меха и сплетя на груди пальцы. – Не стану я таким мастером. Для того охота нужна. Через силу хытрецом не сделаешься. Сам меня тако учил.

Добрыга в сердцах ударил кулаком по колену.

– Правда твоя. Через силу мастером не сделаешься. Так чего ж ты хочешь, челядо?

– В ротники пойду, или в дружину к великому киевскому князю. Он новгородцев привечает.

Ковач вздохнул.

– Уж коли такова твоя воля, оставайся в Новгороде. Не ходи к киевскому князю.

– Почто не ходить к князю?

– Не люб мне Владимир, – Добрыга хмыкнул. – Шибко много медов пьёт, – ковач глянул в едва различимое лицо сына. Мотнул головой, скрипнул зубами. – Душу ты мне рвёшь. Опечалил ты меня.