Русские князья в политической системе Джучиева Улуса (орды)

Важной функцией мусульманского духовенства и высшей элиты Орды являлась воспитательная функция. Киракос Гандзакеци отмечал, что у монголов практиковалась традиция, когда человек из «татарской высшей знати… поучал молодежь»[631].. Арабский путешественник Ибн Баттута указывает, что при ставке великого хана Орды Узбека находился сейд, глава ордынских шарифов (потомков пророка Мухаммеда) Ибн Абдель Хамид, который занимался воспитанием второго его сына Джанибека[632].

За время существования золотоордынского государства элита Орды претерпела определенные изменения. Прежде всего, изначально привилегированный род Джучидов, стал к началу XV в. терять свое ведущее положение. На первый план выдвигаются выдающиеся деятели из эмирской среды, которые стремятся захватить власть в свои руки. Данный процесс нашел свое завершение в развитии Ногайской Орды в XV–XVI вв. В конечном итоге в Ногайской Орде была сформирована новая политическая традиция, которая противопоставлялась политической традиции Орды, продолжавшей существовать и развиваться на осколках империи — в ханствах (Казанском, Астраханском, Крымском, Сибирском, Казахском)[633].

Таким образом, элита Орды несла на себе, в той или иной степени, все основные общественные функции (политические — военная, административная, дипломатическая и др.; экономическую; социальную; культурную; религиозную). В конечном итоге ордынская аристократия, организованная в аппарат власти, выполняла функцию господствующего слоя, господствующего класса. Как отметил Л.С. Васильев, такое положение дел характерно для традиционных обществ и государств Востока[634].

§ 6. Признаки принадлежности к элите Джучиева Улуса в вещевой атрибутике

Принадлежность к знатности не могла не найти выражения во внешних признаках, в вещевой атрибуции элиты ордынского общества. К сожалению, подобная система выражения включения в состав аристократии почти не нашла отражения на страницах письменных источников.

Однако на возможность детализировать социальную структуру Орды на основе археологического материала обратил внимание В.А. Иванов[635]. Автор, учитывая 850 погребений ордынского периода от Урала до Карпат, отмечает, что «всаднические погребения» (определение — В.А. Иванова) составляют почти 1/3 часть — 29,7 %. Причем 12,7 % из них — содержат в том или ином виде конские захоронения, а 17 % — принадлежности конской сбруи, но без коня[636]. Приведенные статистические данные позволили В.А. Иванову сделать следующие выводы. В первую очередь он отмечает, что ««всаднические погребения» у кочевников эпохи Золотой Орды Поволжья и Южного Приуралья, вероятнее всего, играют роль не этнического, а социального репера (курсив мой — Ю.С.) и указывают на имущественное положение погребенного или погребенной»[637]. Одной из главных характеристик достатка для кочевого общества В.А. Иванов волне справедливо определяет наличие в погребении останков коня. При этом имущественный признак тесно связан с местом человека в общественной лестнице — «забить коня и зарыть его в землю вместе с умершим хозяином могла себе позволить семья с одним уровнем материального достатка и соответствующим местом в социальной иерархии. Захоронить шкуру коня, использовав его мясо для проведения поминальной тризны, — это уже другой уровень и достатка, и общественной значимости, а поместить в могилу конскую узду — третий уровень»[638]. Выделяет автор и четвертый уровень — «может, быть, самый низший уровень материального достатка и социальной значимости» — это погребения, не имеющие признаков «всаднического», «но содержащие предметы вооружения — железные наконечники стрел, колчаны, костяные накладки лука, то есть воинские»[639].

Погребальный инвентарь позволяет относить к верхнему слою ордынского общества — знати — тех людей, которые захоронены с предметами вооружения и с останками коня.

Именно подобный обряд захоронения описывает участник францисканской миссии в Монголии в 1245–1246 гг. брат Ц. де Бридиа: «Если умирает богатый, его хоронят тайно в поле вместе с его юртой сидящим в ней, и вместе с [деревянным] корытцем, полным мяса, и чашей кобыльего молока. Также с ним хоронят кобылицу с жеребенком, коня с уздой и седлом, лук с колчаном и стрелами»[640]. Таким образом, свидетельства письменного памятника и археологические данные соответствуют друг другу, подтверждая и детализируя их.

Однако данные свидетельства в большей мере относятся к имущественной дифференциации, позволяя только предполагать её социальный контекст.

В то же время в исследовательской литературе утвердилось мнение, что «о высоком общественном положении степняка свидетельствовали его лошадь, пояс, оружие, парчовый халат и головной убор»[641]. Данное обобщающее суждение, в целом, справедливое, на наш взгляд можно уточнить.