Русские летописи и летописцы X–XIII вв.

Последний новгородский свод древнерусского времени, куда вошли владычная летопись, записи Юрьева монастыря, а также свидетельства южнорусских и владимиро-суздальских летописцев, как справедливо полагали еще И. М. Троцкий и В. Л. Комарович, был составлен в конце 30-х или в начале 40-х годов XIII в. Он заканчивался статьей 1238 г., рассказывающей о нашествии на Северо-Восточную и Северную Русь монголо-татар. [512]Сводчика в этой статье выдает характерный редакторский оборот: «Но на предлежащая възвратимся». [513]

Совершенно новый и нетрадиционный взгляд на проблему сводческой работы новгородских летописцев в последнее время демонстрирует А. А. Гиппиус. Исследователь полагает, что владычная летопись представляет собой последовательную погодную хронику семи летописцев и предстает в своих новгородских известиях как текстологически однородное образование, лишь в очень незначительной степени затронутое позднейшим редактированием. Работа редакторов конца XII — первой четверти XIII в. скорее всего ограничивалась вставками в заключительную часть летописи. [514]

Конечно, если иметь в виду киевские летописные своды, такие как Начальный или «Повесть временных лет», то ничего подобного в новгородской летописи мы действительно не имеем. И, наверное, прав А. А. Гиппиус, когда полагает, что не каждую редакторскую активность следует трактовать как составление нового свода. Новгородское владычное летописание, как кажется исследователю, знает только один свод, созданный около 1115 г. и затем из года в год пополнявшийся новыми записями. [515]

Но, во-первых, не всегда «из года в год», как показал в своем исследовании Т. В. Гимон. [516]А во-вторых, нельзя абстрагироваться от собственных свидетельств Новгородской первой летописи о сводческой работе, в чем мы имели возможность убедиться. К тому же однородность летописи в ряде мест нарушается неновгородскими известиями: южнорусскими, владимиро-суздальскими, рязанскими повестями о взятии Царьграда и битве на Калке. Наверное, большинство этих записей сделано на основании устных сведений, но некоторые определенно имеют не только содержательные, но и текстуальные параллели в других летописях. Необъяснимой при отказе от вывода об участии в создании новгородской летописи не только летописцев-хронистов, но и летописцев-редакторов окажется и та хронологическая путаница, которая наблюдается в известиях, особенно за первую четверть XIII в.

Все это решительно не позволяет исключить из новгородского летописания за XII — начало XIII в. работу редакторов-сводчиков. С А. А. Гиппиусом можно согласиться лишь в том, что ни на одном этапе редакторских вмешательств Новгородская владычная летопись не подвергалась кардинальным переработкам, но всегда сохраняла, так сказать, свою первородную сущность. За этим, как полагает А. А. Гиппиус, строго следили (архи)епископы, о чем свидетельствует якобы устойчивая корреляция между сменой летописцев и сменой новгородских владык. На пространстве от 1132 по 1238 г. автор определил стиль семи летописцев, последовательно продолжавших создавать единую летопись. [517]Правда, с устойчивой корреляцией при этом не очень получилось. (Архи)епископы Гаврил и Мартирий, а также Антоний и Митрофан, попеременно занимавшие кафедру, имели как будто по одному общему летописцу.

Казалось бы, летопись, ведшаяся при св. Софии да еще и под неусыпным присмотром (архи)епископов, должна быть наполнена специфической церковной фразеологией, молитвенными обращениями к Богу, цитатами из священных писаний, тем, что так ярко характеризует южнорусских и северо-восточных духовных летописцев. Однако до архиепископства Мартирия (1193–1199 гг.) церковная специфика новгородских записей сводится лишь к фиксации строительства и освящения храмов, поставления и упокоения (архи)епископов и настоятелей монастырей. Отдельные ее части и вовсе напоминают не столько владычное, сколько княжеское летописание.

Согласно схеме А. А. Гиппиуса, поддержанной Т. В. Гимоном, переломным в новгородском летописании является 1132 г., в котором княжеская летопись переходит в руки владычных летописцев и продолжается как летопись Софийского собора. Четких внутрилетописных указаний на это нет. Содержательно статья 1132 г. и последующие не отличаются от предыдущих. Не совсем согласуется это предположение и с тезисом об «устойчивой корреляции» между сменой (архи)епископов и летописцев. Нифонт был поставлен на кафедру в 1130 г., а его летописец появился только спустя два года.