Русские летописи и летописцы X–XIII вв.

Вопрос этот очень тщательно рассмотрен Б. А. Рыбаковым и нет необходимости изыскивать здесь дополнительные аргументы. Хотелось бы только остановиться на исследовании В. Ю. Франчук, осуществленном над языком грамот. К таковым она относит «крестные грамоты», являвшиеся письменной фиксацией мирных договоров, а также «речи», под которыми следует разуметь «послания». Выполнив системный лингвистический анализ Киевского летописного свода, В. Ю. Франчук убедительно подтвердила существование на Руси в XII в. широкой практики дипломатической переписки. Крестные грамоты, послания и посольские речи имеют своеобразное синтаксическое построение, характерное использование языковых трафаретов. Во всех случаях передачи послами речей своих князей они выступают от их лица, соблюдая грамматические формы первого лица. Князья, таким образом, как бы непосредственно общаются друг с другом. Отличительной особенностью княжеских посланий, согласно наблюдению В. Ю. Франчук, является использование существительных, обозначающих родственные отношения: «брате и отце», «брате и сватоу», «брате и сыноу». Структура посланий, включенных в летопись, отличается от структуры известных письменных документов, однако во всех их содержатся особенности, сближающие их как с грамотами, написанными на пергамене, так и с новгородскими берестяными грамотами.[273]

Летопись Изяслава Мстиславича полностью апологетична. Не все действия великого князя были морально безупречны, но летописец всегда находил нужные слова, чтобы показать своего князя в лучшем свете или отвести от него подозрения в злокозненных действиях. Особенно постарался Петр Бориславич в рассказе об убийстве в 1147 г. в Киеве князя Игоря Ольговича, тень которого определенно падала на Изяслава. В оправдание действий киевлян летописец «раскрывает» страшный заговор черниговских князей, будто бы собиравшихся пригласить к себе Изяслава Мстиславича на переговоры и там убить его. «Кияне же рекоша: „Не мы его оубили, но Олговичи: Давыдовичи и Всеволодич, оже мыслили на нашего князя зло, хотяче погубити льстью, но Богъ за нашимъ княземъ и святая Софья“».[274]

Когда Изяславу, стоявшему с дружиной военным лагерем в верховьях Супоя, пришла весть из Киева об этом трагическом убийстве, он расплакался и, обращаясь к дружине, поклялся, что его вины в этом нет. Он не велел и не научал этому. Дружина охотно верит своему князю и, утешая его, по существу, повторяет версию, уже озвученную киевлянами. «И рѣша емоу моужи его: „Без лѣпа о немь печаль имѣеши, оже людемъ речи, яко Изяславъ оуби и, или повелѣтъ оубити, но то, княже Богъ вѣдаеть и вси людье, яко не ты его оже хрѣсть к тобѣ цѣловавше и пакы стоупиша и льстью надъ тобою хотѣли оучинити и оубити хотяче“».[275] Доверие дружины успокоило Изяслава и он, сказав, что «тамо намъ всим быти», велел продолжать подготовку к военному походу на черниговских князей.

Содержание летописи Изяслава свидетельствует о том, что ее автор постоянно находился при своем князе. Уход последнего из Киева во Владимир Волынский в 1149 г., по существу, никак не сказывается на степени полноты его жизнеописания. Он знает о переговорах Изяслава с правителями Венгрии, Польши и Чехии об оказании ему помощи в возвращении Киева, сообщает в мельчайших подробностях об участии польских и венгерских полков в конфликте Изяслава с Юрием Долгоруким. Он описывает маршрут похода Изяслава на Киев, который пролегал через землю Черных Клобуков и сопровождался их масовым переходом на его сторону. Так же обстоятельно описывается в летописи повторное пребывание Изяслава во Владимире в 1150 г., его стремительный поход на Киев, последовавший после не слишком успешной битвы с Владимиром Галицким под Ушеском. Летописец с таким воодушевлением рассказывает о военной хитрости Изяслава, ставшего якобы на ночь лагерем на берегу Ушицы и разведшего большие костры, а в Действительности продолжившего этой ночью путь на Киев, что кажется вполне реальным его участие в разработке этого военного плана.

Завершается летопись Изяслава его посмертным панегириком, выполненным в лучших традициях этого жанра. Петр Бориславич не скупится на превосходные эпитеты своему усопшему сюзерену. Он честный, благоверный и христолюбивый. А еще славный. Его оплакивала вся Русская земля и «вси Чернии Клобуци, яко по цари и господинѣ своемъ, наипаче же яко по отци».[276] Своим уточнением, что Изяслав есть «внукъ Володимерь», он как бы проводит историческую параллель между этими выдающимися князьями.