Русские мыслители

Технический прогресс, по мнению Чернышевского, не ведет к автоматическому исчезновению крестьянских общин; дикарей возможно выучить пользоваться латинским письмом и серными спичками, на основе рабочих артелей возможно создавать фабрики, не уничтожая самих артелей; крупные промышленные объединения способны положить конец эксплуатации, сохраняя преимущественно сельскую природу российской экономики[267]. Чернышевский полагал, что наука, используемая в житейских целях, сыграет решаю­щую историческую роль, но, в отличие от Писарева, не счи­тал частное предпринимательство — тем паче капитализм — необходимо нужным для этого условием. С молодых дней он во многом оставался фурьеристом, глядящим на свобод­ные ассоциации сельских общин и артелей, как на основу и залог любой свободы и любого прогресса, — но в то же время, идя по стопам Сен-Симона и его последователей, был свято убежден, что без «коллективных» действий — иными словами, без общегосударственного социализма — добьешься немногого. Этих несовместимых воззрений Чернышевскому примирить не удалось, и в своих сочинениях он то и дело вы­сказывается и в пользу развитой заводской промышленности, и против нее. Столь же неуверен Чернышевский и в том, какую роль надлежит играть (и какой роли нужно избегать) государству, развивающему промышленность и следящему за нею, и каковы должны быть обязанности управляющих огромными коллективными промышленными предприяти­ями, и как станут соотноситься государственный и частный сектор экономики, — а также, насколько независим дол­жен быть демократически избранный парламент, и в каком отношении он будет находиться к государству, источнику централизованного экономического планирования и органу контроля.

Наброски социальной программы Чернышевского оста­лись расплывчатыми или непоследовательными заметками, — сплошь и рядом, одновременно и тем, и другим. Но «кон­кретные» подробности, основанные на «реальном» опыте, адресовались представителям широких народных масс, обрет­ших, наконец-то, свой достойный рупор — толкователя вседневных нужд и запросов. Заветнейшие чаяния и пере­живания свои Чернышевский излил на страницы романа «Что делать?» — социальной утопии, написанной из рук вон бездарно, и разом превратившейся в настольную книгу, буквально властвовавшую тогдашними русскими настрое­ниями. Это наставительное сочинение описывает «новых людей», членов грядущего — свободного, нравственно чис­того, трудолюбивого — социалистического содружества; соблазнительная искренность и нравственный пыл «Что делать?» заворожили воображение идеалистически мыслив­ших отпрысков состоятельных семей, маявшихся чувством «вины перед народом», снабдили их отличными образцами для подражания — следуя коим, целое поколение революци­онеров закаляло, воспитывало себя, готовилось бросать вызов существующим условностям, обычаям и законам, а ссылку или казнь принимать с олимпийским равнодушием.

Чернышевский проповедовал наивный утилитаризм. Подобно Джеймсу Миллю и, возможно, Бентаму, он утвер­ждал: натура человеческая в основе своей — незыблемая совокупность естественных процессов и свойств, подлежа­щая физиологическому анализу, а стало быть, людское сча­стье можно предельно увеличить посредством научного планирования и научной же «реализации планов». Придя к выводу, что художественная проза и литературная кри­тика суть единственные средства радикальной пропаганды в пределах России, Чернышевский наводнял «Современ­ник», журнал, который издавал совместно с Некрасовым, столь насыщенным раствором открыто социалистических доктрин, сколь возможно было под видом изящной словес­ности вливать в открытую печать. Ему содействовал неисто­вый молодой критик Добролюбов — человек по-настоящему талантливый (чего не скажешь о Чернышевском), а в страст­ном желании проповедовать и наставлять заходивший еще дальше Николая Гавриловича. Эстетические воззрения обоих фанатиков были сугубо утилитарными.