Русские мыслители

Народничество сбросили со счетов, как смесь обычного негодования с утопическими взглядами, опасно бурлившую в черепах полуграмотных мужиков-самоучек, простодуш­ных и добрых студентов и прочих заблудших жертв обще­ства, орудовавших в смутный исторический промежуток меж отменой изжившего себя феодализма и началом новой, капиталистической, эпохи в отсталой стране. Марксистские историки поныне склонны именовать народничество дви­жением, зиждившимся на систематически неверном тол­ковании экономических фактов и общественных явлений, на благородном, но бесполезном индивидуальном терроре, на стихийных или неуправляемых мужицких бунтах — неминуемо жалким началом настоящей революционной деятельности, увертюрой к опере, парадом простодушных идей и никчемных приемов, — неизбежно развеявшихся под могучим дыханием новой, диалектической революционной науки, глашатаями коей выступили Плеханов и Ленин.

А что же за цели преследовали народники? Меж ними шли самые жаркие препирательства насчет методов, средств, насчет урочного часа, — но только не касаемо конечных целей. Без­властие, равенство, насыщенная жизнь для всех и каждого — разумеется, в этом не сомневался никто. Но похоже, что целое движение —г разношерстное сборище, описываемое Франко Вентури в его книге столь ярко и с такой любовью, — и «умеренные» и «якобинцы», и террористы и просветители, и «лавристы» и «бакунисты», и «троглодиты», и «стропти­вые», и мужики; члены «Земли и воли» и «Народной воли», — руководились общим для всех и единственным мифом: как только «чудовище» погибнет, спящая царевна — деревня русская — незамедлительно пробудится, да и станет жить- поживать, добра наживать..

Таково было народничество, историю которого изложил Франко Вентури в самом полном, самом вразумительном, самом безупречно написанном и самом беспристрастном труде изо всех, посвященных этой эпохе русского револю­ционного движения и выходивших когда-либо на любых языках. Но, если народничество было заведомой неудачей, коль скоро оно зиждилось на ложных убеждениях и взглядах, ежели его так легко уничтожила царская полиция — не пред­ставляет ли оно большего интереса, чем обычный истори­ческий? Ведь перед нами рассказ о жизни и смерти целой партии, повесть о ее идеях и действиях... По этому поводу Вентури, как и подобает историку беспристрастному и учти­вому, прямо не высказывается. Он повествует в хронологи­ческой последовательности, говорит о событиях, описывает причины и следствия, проясняет взаимоотношения различ­ных народнических течений, — а нравственные и полити­ческие догадки предоставляет строить читателям. Книга Вен­тури ни самих народников, ни противников их не обеляет и не превозносит. Автор не хвалит и не осуждает, он всего лишь старается понять. А человеку, преуспевшему в подоб­ной работе, отнюдь и не требуется иной награды.

Иногда задумываешься: а стоит ли отметать народничество так легко, как его доныне отметают историки — и коммунис­тические, и буржуазные? Ужель народники и впрямь обма­нывались настолько безнадежно? Ужель и Чернышевский, и Лавров — да и Карл Маркс, внимательно к ним прислуши­вавшийся, — пребывали в полнейшем заблуждении?

Разве капитализм и впрямь был неминуем в России? Пос­ледствия ускоренной индустриализации, предсказанные новыми экономистами-народниками в 1880-х, — а именно: социальные и экономические бедствия, ничуть не уступав­шие невзгодам, которые пережил Запад в эпоху промышлен­ной революции, постигли Россию уже перед Октябрьской революцией, и заметно умножились после нее. Возможно ли было избежать их? Кое-какие ученые историки счи­тают подобный вопрос несуразным по сути. Что случилось, то случилось.

Нам говорят: коль скоро признаете причинно-следствен­ные связи в делах человеческих, извольте признать, что происшедшее могло произойти лишь так, как произошло, и никак иначе; задаваться праздным вопросом «а если бы?» значит бесцельно и бессмысленно утруждать воображение — это серьезному историку не к лицу. Но этот чисто акаде­мический вопрос отнюдь не бессмыслен в наши дни. Есть государства — скажем, Турция, Индия, некоторые страны Среднего Востока и Латинской Америки, — осуществля­ющие замедленную индустриализацию, не столь явно гро­зящую немедленным разорением отсталых областей, коим более не удастся встать на ноги, — причем, промышленное развитие предпочли замедлить сознательно, помня об ито­гах форсированных маршей, предпринятых сперва Совет­ским Союзом, а затем и Китаем. Неужто все эти государства, чуждые марксизму, движутся роковым, погибельным путем? Ведь в основе социалистической хозяйственной политики, ныне проводимой этими и другими странами, лежат идеи популизма — то есть народничества.

Когда Ленин готовил и учинял большевицкую револю­цию 1917 года, приемы его — по крайности, prima facie — больше напоминали повадки русских «якобинцев»: Ткачева и его последователей, в свой черед учившихся у Бланки и