Русские на снегу: судьба человека на фоне исторической метели

Итак, мы настраивались на обед. Заправив самолеты, в самом радужном настроении направились к столам. Мы были уже вблизи стола и с интересом рассматривали водруженных на него традиционных жареных кур, яйца, горки риса на блюдах, разнообразную зелень, пламеневшие апельсины, как вдруг на командном пункте аэродрома противным голосом завыла сирена, а потом из радиоточек зазвучало слово «Тимбо!». Это было уже знакомое нам слово «Тревога!», по звучанию очень напоминавшее китайское слово «мимбо» — хлеб. Аэродром заволновался как пчелиный рой, в который плеснули кипятка. На подлете были японские бомбардировщики Б-92. Бензозаправщики завели двигатели, обслуживающий персонал аэродрома бросился к щелям. Вдохнув запах жареной курицы, мы кинулись к самолетам. У нас оставалось минуть пять на все. Самолет И-15 БИС приводился в рабочее состояние пусковым устройством — пускачом, который, в свою очередь, запускался от храповичка, выведенного на борт самолета, который техник вращал ручкой. Мой техник раскрутил эклипс, вынул ручку из храповичка и убежал заводить другой самолет — СИ-47. Я включил сцепление двигателя с пускачом и услышал бодрый щелчок, означавший, что все нормально. Вал пропеллера закрутился, поршни задвигались в цилиндрах, и я включил зажигание, после чего произошел запуск двигателя. Хорошо, что в жарком китайском климате его не нужно было прогревать, и скоро он уже работал на полный ход. Все это заняло три-четыре минуты, и мы начали стартовать прямо с места стоянки, определяя очередность только здравым смыслом. Уже поднявшись метров на десять, я оглянулся, и увидел, что «СИ-47» еще находится на земле, хотя и с заведенными моторами. Дверь салона была открыта, и к ней изо всех сил бежал техник крайнего самолета, держа на плече заводную ручку. Мы пошли на круг над аэродромом, выстраиваясь. А потом пристроились в хвост взлетавшему творению Сикорского, нашему лидеру, сразу взявшему курс на запад. Нам предстояло лететь около пятисот километров на аэродром города Сайнин. Было часа три дня, а мы еще не ели с самого утра, что для летчика штука опасная, голодное головокружение в воздухе заканчивалось плохо. Впрочем, хотя мы и летели натощак, были рады, что покинули аэродром Тайбинь, находившийся всего в шестидесяти километрах от линии фронта, что позволяло японским агентам без конца наводить на нас бомбардировщики. Надо сказать, что мы летели за лидером еще и потому, что китайские летные карты были чрезвычайно низкого качества, а порой просто врали. Немного освоившись, мы по-своему «подняли» их и нанесли свои обозначения. Летать стало легче. До Сайнина мы летели около двух часов. Под нами раскинулся великолепный ландшафт, состоящий из невысоких гор, холмов и долин, покрытых зеленью, перемежаемых долинами, до последнего сантиметра используемыми под залитые водой рисовые чеки. Аэродром Сайнина, сооруженный на рисовых чеках, оказался недурным местечком, самым удобным для летчиков во всем Китае. Со всех сторон к нему были прекрасные подходы: просторная взлетно-посадочная полоса имела идеально ровное покрытие, засаженное травой, с востока четыре ряда огромных тропических пальм, позволявших самолетам замаскироваться, а летчикам найти укрытие от палящего солнца. В кронах этих пальм пело множество птиц, не виданных нами раньше. В Суйнине была очень хорошо организована аэродромная служба, создававшая все условия для обслуживания техники и отдыха личного состава. Признаться, мы рассчитывали плотно перекусить на этом прекрасном аэродроме.

Однако не тут-то было. Встретившие нас очень вежливые китайцы, объяснили в ответ на наши жесты, имитирующие доставку пищи в рот, что «чифань», то есть «кушать рис», мы должны были на предыдущем аэродроме, в Тайбине. По идее мы должны были быть сытыми. Но беда была в том, что только по идее. Идеи вообще опасная вещь. Если им верить, то Россия давно должна была жить в царстве всеобщего благоденствия. А на аэродроме в Суйнине нам подали чай, да еще зеленый, да еще в маленьких чашечках — граммов по сто. Еще не привыкнув к китайской манере утолять жажду на жаре горячим чаем, мы выпили его с некоторым отвращением. Поначалу странной показалось нам и манера освежаться при помощи полотенец, намоченных в горячей воде. Однако, обтерев ими лицо и грудь, мы не могли не признать полезности этой китайской традиции. А вот сколько не просил я стакан холодной воды, китайцы мне так и не дали, убедительно объясняя при этом, что «Циго пухо» — вода это плохо, она сразу выйдет потом и лишь ухудшит самочувствие. Кроме того, не исключается расстройство желудка.