Русские на снегу: судьба человека на фоне исторической метели

Иногда с далеких пароходов на ахтарский берег сходили небожители, которых можно сравнить с инопланетянами, если бы они вдруг появились на улицах тех же Ахтарей. Хорошо одетые, сытые люди в морских мундирах. Бороды, трубки, лихо заломленные морские фуражки. Расплата по-царски за оказанные услуги, в основном в области общепита. Никакого ресторана, конечно же, в Ахтарях не было, моряки питались по частным домам.

Традиция это не прервалась и после революции. По соседству с нами жила семья Белик. Ее глава был на все руки мастер — сначала столярничал, а потом видный и красивый мужчина подался в артисты: пел, танцевал, да и затанцевался где-то на просторах России или зарубежья. Остались его жена с пятью детьми, моими приятелями: Борисом, Глебом, Николаем, Ниной, Фаустой, Клавдией. Привожу эти имена, чтобы читатель представлял, как называли детей в начале прошлого столетия на Кубани. Мать моих друзей была женщиной городского типа. И если наша мать Фекла Назаровна, потеряв мужа, возложила надежды на свои руки, землю, корову, гнедого коня, свиней да кур, то мать моих приятелей открыла в своем просторном и со вкусом построенном доме буфет для деловых людей и иностранных моряков. Хорошо помню, как в 1923 году в этот буфет заглянул капитан греческого парохода, крупный мужчина лет 60 в морском мундире с блестящими пуговицами, фуражке с якорем. Он заказал обед и пошел пройтись по Ахтарям: присмотреться к жизни людей, прицениться на базаре. А в доме Беликов кипела работа: появление самого капитана не было обычным делом. Через забор мы с Глебом наблюдали за трапезой капитана, который сидел за большим круглым столом накрытым белой скатертью в саду под вишнями, черешнями, абрикосами и отдавал должное закуске — тонко нарезанному осетровому балыку. Здесь же стояло вино и водка. Капитан не спеша опрокинул пару рюмок водки, отдал должное борщу, котлетам с картошкой и фруктовому компоту. Рассчитался пятирублевкой, что превзошло всякие ожидания матери моих друзей, да и произвело ошеломляющее впечатление на окружающую общественность. И дело вовсе не в том, что за такой обед обычно платили всего 2 рубля, а и в том, что рабочий на рыбзаводе зарабатывал 35–40 рублей в месяц. Учитель математики, снимавший у нас комнату, платил моей матери за это и горячую воду к чаю, те же пять рублей, только в месяц. А мы говорим о преклонении перед иностранщиной. Как же не удивляться уровню жизни зарубежья нам, столетиями прозябавшим в нищете, жителям богатейшего государства мира.

Да, интересная и яркая жизнь кипела в Ахтарях с 1912 по 1932 год — с перерывом на революцию. Коллективизация прекратила хлебный поток, а окончательную точку в истории Ахтарского порта поставил летом 1942 года мой знакомец, товарищ по комсомольской организации Иван Кеда, невзрачный хилый паренек, мало на что способный в этой жизни, зато очень мечтавший отличиться. Один из многих приказов нашего Верховного Главнокомандующего, причинивших гораздо больше вреда нам, чем неприятелю, предоставил ему такую возможность. Речь идет о приказе уничтожить при отступлении все, что может использовать неприятель — будто не оставались на оккупированной территории десятки миллионов наших людей, а мы не собирались возвращаться обратно. Как я заметил, немцы быстро и легко наводили понтонные мосты через реки, взамен взорванных, или заставляли наших же людей ремонтировать поврежденные, восстанавливали в считанные дни электростанции и водоснабжение. А вот мы потом, после войны, лет пятнадцать занимались разборкой взорванного при отступлении. Так вот Иван Кеда, работавший до войны рабочим на рыбзаводе, пылая ненавистью к врагу и исполнительской дисциплиной, нередко проявляемой нашими людьми особенно ярко именно в сомнительных делах, преодолев все преграды, сумел-таки раздобыть бидон дефицитного керосина, облить им и поджечь ахтарский полукилометровый мол. Погода стояла сухая и ветряная, и деревянное покрытие мола сгорело до самой воды. После войны бревна долго торчали из воды как гнилые зубы. Заодно ахтарские Геростраты, непонятно зачем, взорвали центр Ахтарского железнодорожного вокзала, самую красивую часть здания и заминировали красивую паровую четырехэтажную мельницу Дрейфиса-Бурова, видимо, надеясь выморить голодом фашистскую армию. К счастью мельницу взорвать не успели, или не сумели, нашелся разумный человек из жителей Ахтарей, рассоединивший провода взрывного устройства и при отступлении наших и при отступлении немцев: к счастью психоз, охвативший страну, носил все же не всеобщий характер.

Но я несколько отвлекся. Предлагаю читателю снова перенестись в зиму 1916–1917 годов. По моим детским воспоминаниям, зима эта была снежная и морозная. Тишина зависла над степями и замерзшим морем. Но был и некий звук, казалось бы, разлитый в пространстве, как предчувствие наступающих грозных событий.