Русские на снегу: судьба человека на фоне исторической метели

Эту формулировку довел до совершенства мой дед Яков, когда к нам на степь, в 1920-ом году, прислали на перевоспитание несколько греков — торговцев табаком, которых мы должны были приобщить к крестьянскому труду. Тогда был актуальным лозунг борьбы с белоручками — трудом считали только работу грязными руками. Затею глупее трудно было придумать. У торговцев-греков срывались миллионные контракты на закупку табака, который беспощадно курили преобразователи-большевики, но те же преобразователи загнали под конвоем к нам на поле коммерсантов, снабжающих их табаком на основании, неизвестно, каких законов и, неизвестно, на какой срок, да и зачем ковыряться в земле. Вообще, наверное, за тем же, за чем Лысенко стремился скрестить пшеницу с бурьяном-пыреем. Пошел дождь, и мы все сидели в степном балагане. Греки осторожно, но очень логично, объясняли идиотизм своего пребывания в степи. Деду Якову ответить было, в общем-то, нечего, и он поступил по-большевистски: «Не угодно жить в России? Тогда чайник с боку, перо в жопу, и дуйте в Грецию!» Яростный спор закончился взрывом хохота, и дед долго ходил героем, сумевшим «отбрить» злокозненных буржуев-белоручек. Нет, все же большевизм, пусть даже называемый по-другому, был в природе русского мужика, который, конечно, и в самом страшном сне не мог себе представить, что именно накликает он себе на голову. Есть в характере славянина и какая-то яростная вредность, которая нередко вылазит боком и будто сама вопиет к насилию. Ну, как, например, объяснить, что когда мы с Иваном, будучи пацанами, хотели на добровольных началах кооперироваться с соседями для вспашки земли, наша пара лошадей одна не могла тянуть плуг, то сначала мы вспахали поле соседа Пагубы, а назавтра он удрал со степи в Ахтари и не стал пахать наше. Тем дело и окончилось. А второй сосед, Чаус, поступил еще более странно. Наученные опытом, мы вспахали с ним сначала свое поле. Начали пахать его поле и уже сделали пару загонов, но Чаус вдруг махнул рукой и заявил, что вспашем потом, и тоже подался в Ахтари. На том работа и кончилась, хотя мы пару раз предлагали соседу свои услуги. Но ему было все некогда. Какие прекрасные перспективы для анархизма по типу батьки Махно в нашем народе и как трудно будет немногочисленным честным крестьянам, решившим стать фермерами. Отмечу, что оба наших соседа были украинцами, характер которых, по-моему, еще более порывист и склонен к алогизму, чем характер русского мужика. Отсутствие государственности воспитало в украинце затаенный строй мыслей и упрямое желание держать дулю в кармане, даже самому себе ее показывая. Русский — больше солдат, а украинец — больше казак.

Но вернемся на фронт. Все указывало на близкое начало больших операций: и просыхающая земля, и танковые колонны, проходившие по ночам мимо нашего аэродрома, и характер боевых заданий. Наш полк, в основном, занимался разведкой, о результатах которой мы постоянно докладывали начальнику разведки восьмой воздушной армии, полковнику Ивану Ивановичу Сидорову, моему старому знакомому еще по Киеву. Немецких войск в Крыму было много, и они находились в движении. Немцы суетились, определяя направление нашего главного удара. Полковник Сидоров был не из трусливых, и сам порой вылетал с нами на разведку.