Русские на снегу: судьба человека на фоне исторической метели

Совершив свою первую трофейную вылазку, я захотел иметь весь комплект удовольствий, для чего и пробрался на наш передний край: поглазеть на настоящий наземный бой. А то получалось, война заканчивается, а я, за рубежом, так ни разу не увидел, каково драться на земле. Вместе с ординарцем я добрался до переднего края наших войск на низком левом берегу Дуная в Пеште, откуда они перестреливались с немцами и венграми, засевшими на возвышенной части берега — Буде. Наши солдаты, одетые в грязные фуфайки и шинели, заросшие и неопрятные, с воспаленными глазами, все без знаков различия, засели в разбитых домах на набережной Пешта и выглядывали из-за углов стен и краев проемов окон, ведя огонь по соседнему берегу из мелкокалиберных орудий и крупнокалиберных пулеметов. Как я понял, их очень интересовали немцы, перебегавшие между домами. А немцев, в свою очередь, интересовали наши, перебегавшие на низменной части дунайского берега. Моя туристическая прогулка началась не ахти. Замызганный и обросший щетиной, командир стрелковой роты старший лейтенант лет тридцати пяти, узнав о цели моего визита, категорически сказал: «Вы, товарищ подполковник, лучше воюйте в воздухе и точнее бейте врага своими бомбами, а здесь вам делать нечего». Командир роты был категоричен, да и прав по сути. Он напоминал уверенного в правоте своих действий колхозного бригадира, с которым не поспоришь, и я, не получив даже разрешения просто побыть в траншеях, направился на другой участок — напротив большого взорванного моста, сваи которого торчали из Дуная. Этот участок нашими войсками вообще не прикрывался, видимо, пулеметы простреливали его с боков, да и для форсирования Дуная он совершенно не годился. Во мне взыграл авантюризм. Я перебежал метров пятьдесят до взорванного моста через Дунай и устроился за мощным металлическим тавром, откуда было хорошо видно противоположную сторону Дуная, занятую противником. Уж не знаю, какой черт меня туда потянул, видимо, был приятно возбужден после удачи с цивилизованным добыванием трофеев.

Передо мной был мертвый Будапешт. Вдоль всего берега Пешта все дома опустели, в их окна постоянно залетали снаряды, мины, и попадали пулеметные очереди. Очевидно, все жители прятались в бункерах или покинули опасную зону. Хорошо, что наша машина-полуторка стояла примерно в двух кварталах отсюда. Укрываясь за тавром, стоявшим вертикально, я вдруг почувствовал себя заправским пехотинцем и принялся вести наблюдение, высовывая время от времени голову. На другой стороне шел кровавый бой наших ребят с противником. Как раз по позициям немцев и венгров наносили удар наши штурмовики под прикрытием истребителей, может быть, даже ребята нашего полка висели сейчас над Будой. Снизу прекрасно было видно ошибки, которые допускали пилоты: бомбы и ракеты нередко ложились чуть сбоку вражеских укрытий, пушечные очереди — поперек траншей, а не вдоль, как следовало бы. Как заправский пехотинец, я рассматривал поле боя в бинокль, который мне одолжили местные пехотные командиры. И вдруг над моей головой в тавровую балку звонко цокнула пуля. Я понял, что немцы засекли мое укрытие, когда они принялись стрелять по конструкциям взорванного моста из мелкокалиберной пушки. Осколки жужжали вокруг и рикошетили, путаясь в искореженных конструкциях. Эх, сколько всего напрасно расходуется на войне — эта мысль всегда бередила мое крестьянское сердце: всего пять процентов боеприпасов, например, в цель, а остальные мимо. Я прижался к земле и уполз за дом. К счастью, целый и невредимый. Когда весь перепачканный добрался до нашей полуторки, то вздохнул с облегчением. Мое любопытство по поводу наземных боев и сражений было удовлетворенно на много лет вперед. Это просто чудо, что немцы не зажали меня в огневой ловушке и не достали, в конце концов, пулей или осколком.