Русские на снегу: судьба человека на фоне исторической метели

Понятно, что Литвиненко под таким мудрым и чутким руководством выть хотелось с тоски. Да плюс еще унижающая бедность. Иван Федорович пробовал выпиливать лобзиком рисунки из фанеры для украшения стен, которые его жена продавала на базаре, но и этого не хватало. Уже тогда началась экономическая регулировка по-советскому: бурный рост цен при замороженной зарплате. Воистину, безгранично терпение наших людей. Хорошо помню как на традиционных встречах старых коммунистов с трудящимися на вечере вопросов и ответов в ахтарском клубе по методу диалектического материализма снимал и разрешал эти возникшие противоречия, кстати весьма на сталинский манер — дурака, для которого не существует сложностей реальной действительности, старый коммунист Смирнов, работавший учетчиком на нашем заводе. В хорошо освещенном зале собралось человек пятьдесят молодежи, и Смирнов, обложившись газетами и восседая на сцене за покрытым кумачом столом, толкал им политическое «му-му». Хорошо помню вопрос: «Почему у нас растут цены?» Ответ: «Цены у нас не растут». Вопрос: «Но ведь фунт масла, еще недавно стоящий один рубль, сегодня стоит четыре». Ответ: «Если дорого, не берите это масло». Затем последовал вопрос Семена Сидоровича Логвиненко, тоже, в прошлом, белого офицера, колчаковца, из числа сбежавших в тихие и хлебосольные Ахтари: «Неправду говорите, товарищ Смирнов. Выйдите на базар и посмотрите». Последовал ответ в лучших традициях дискуссии большевистской партии с любой возникающей оппозицией, политической или экономической: «Мы тебя, контра, знаем — колчаковец. И мы за тобой следим». Вот так обычно отвечали, разорив сельское хозяйство страны идеологическими догмами и форсированными программами старые коммунисты, которым по интеллектуальному уровню конечно было не тягаться не только с Учредительным Собранием, разогнанным в 1918 году, а даже с отдельными оставшимися в России белыми офицерами: людьми вышколенными, грамотными, с отличной выправкой, культурными. Кстати Логвиненко, человек тридцати с небольшим лет, направленный вскоре вместе со мной в Мосрыбвтуз на учебу в Москву, как человек грамотный, успешно окончил его и был расстрелян в 1937 году во время очередного пароксизма классовой горячки за свое колчаковское прошлое, уже будучи одним из крупных руководителей рыбного хозяйства Крыма. Чтобы покончить на этой странице с темой белой гвардии отмечу только, что примерно в это время появился у нас на заводе некто Петров, с прекрасной выправкой, высокий, атлетического сложения блондин лет тридцати пяти, работавший помощником начальника, но бывший первой фигурой в тарифно-нормировочном бюро, все более опускавшем пресс секунд и движений, выжимая из рабочего производительность труда. Подобно Цезарю, Петров умудрялся разговаривать с посетителями, не прекращая печатания на машинке. Он же впервые внедрил в Ахтарях ныне ставшую такой популярной в больших городах традицию амуров во время обеденного перерыва.

Во время обеда Петров важно прохаживался по берегу моря и доходил до причала рыбацких лодок. Здесь его след совпадал со следом пышнотелой дамы, жены его непосредственного начальника, и обнаруживался уже только на дне одной из рыбацких байд, почему-то усиленно покачивающейся на волнах, даже в условиях полного штиля. Потом эта пара купалась. Освеженный и удовлетворенный Петров возвращался к исполнению своих служебных обязанностей. Судя по всему, моральные соображения не очень тревожили испытанного чистым спиртом и разрывными пулями офицера. Тем более, что когда услужливые осведомители сообщали хилому, согбенному под грузом своих тарифно-нормировочных обязанностей, начальнику бюро о похождениях жены, он лишь рукой махал. Не оставались в накладе и многие другие ахтарские дамы. Но не долгим был реванш Петрова, побившего на дне лодок все достижения красной гвардии. Вскоре Петрова арестовали, и обнаружилось, что он председатель трибунала какой-то белогвардейской части, осудившей к расстрелу немало наших бойцов и командиров. Вообще нередко появлялись в нашей тихой станице люди в кожаных куртках с внимательными недоверчивыми глазами и бульдожьей складкой у рта, неуклюжей, но сильной статью, казалось всегда готовые к броску — чекисты, а потом ГПУшники. И весьма часто находилась им здесь пожива, среди, казалось бы, наступившего гражданского мира.

Не стану осуждать ни красных, ни белых. Они жили по законам, заданным им историей. Думаю, что многое и объединяет их — прежде всего чувство большой исторической вины перед Россией, которой ни те, ни другие не смогли принести ни счастья, ни свободы. И все-таки мой наставник и друг Иван Федорович Литвиненко еще испытал в своей жизни звездный час.