Русские на снегу: судьба человека на фоне исторической метели

На следующий день я вкусил сладость полномочий: под восторженными взглядами публики бесплатно прошел в цирк и, греясь в лучах славы великих борцов, уселся за столом на краю ковра, где лежали свисток, молоточек и стоял гонг. Были здесь и приспособления для письма. У меня было двое помощников, фиксировавших мои замечания. Иван Федорович еще раз проинструктировал меня, что можно, а что нет во французской борьбе, когда нужно свистеть и по какому поводу. Я стал чувствовать себя довольно уверенно и вошел во вкус. На этот раз Литвиненко удалось поставить Онуфриенко в партер, и, пропустив руку под его подмышку и захватив шею, прием, который борцы еще называют «Мария Ивановна», перевернуть его на спину. Две секунды Литвиненко удерживал соперника на двух лопатках, но потом Онуфриенко оторвал одну из них от ковра. Но я уже успел свистнуть и сколько ни возмущался чемпион Европы несправедливым судейством, результат, очень устроивший ахтарских жителей, был зафиксирован. Недаром товарищ Сталин говорил о том, что свои кадры решают все. Вышедший из душа и прифрантившийся Литвиненко похвалил меня за хорошее судейство и отправился в сторону ожидавших его дам. Несмотря на формальное пребывание в браке, он вел себя в наших тихих Ахтарях как племенной бык в кущанке.

Мы выходили на мировой уровень. Сам престарелый чемпион мира Рауль де Буше, мощный мужчина лет пятидесяти, с явственно обозначившимся животиком, вступал в схватку с Иваном Федоровичем под моим мудрым, но, увы, бескорыстным судейством, как принято сейчас говорить, на общественных началах. А Иван Федорович, например, сам говорил мне, что за схватку с Раулем де Буше получил сто рублей, что практически приравнивалось к его месячной зарплате мастера по засолу рыбы, составлявшей сто десять рублей. На мировом уровне нашему ахтарскому герою пришлось туговато. Матерый и сильный как медведь, француз не раз определял его в положение вниз головой, в котором Иван Федорович, как мельница крыльями, мотал ногами. Лишь мой свисток выручал наставника. Причем француз иногда подносил его ко мне поближе, чтобы продемонстрировать положение. Все это, вместе взятое, особенно веселые совместные ужины лютых на ковре соперников, стали внушать мне сомнения в честности происходящего на ковре. Сомнения эти очень пригодились мне в жизни, где очень мало чувств и эмоций в чистом виде, а много изображенных масок: свирепых, доброжелательных, угодливых.

Кризис доверия поразил не только меня, но и значительную часть ахтарского населения, которое удивляли теплые ужины неприятелей. Посещаемость ахтарского цирка Балашовых, цены в котором выросли до пятидесяти копеек за один билет, стала резко падать. И циркачам пришлось ввести в дело резерв главного командования — легендарного русского богатыря Ивана Поддубного. Афиши с его изображением, на котором через мощную грудь была перекинута красная лента, усеянная медалями от всех императоров и президентов за одержанные победы, появились на ахтарских заборах. Предстояла схватка Ивана Поддубного с Раулем де Буше. Это сразу подбавило градусов в остывший было температурный котел ахтарского борцовского ажиотажа. Поддубного я впервые увидел в клубе рыбколхоза «Октябрь», где обратил внимание на двух здоровенных мужчин, с необыкновенно мощными шеями, пивших пиво. «Поддубный», — пополз шепоток по залу. Поступившую информацию проверили ахтарские мальчишки, попросившие легендарного Ивана согнуть пятак. Он легко, как листок, согнул один, потом второй, но больше не стал, прогнав мальчишек: «Идите отсюда». Во время схватки легендарных богатырей я был понижен в должности — сидел справа, на месте бокового судьи. А главным судьей стал достигший потолка своих успехов Иван Федорович Литвиненко. Первая схватка была прервана по требованию Поддубного, обнаружившего, что Рауль де Буше смазался каким-то маслом и выскальзывает из его рук, как вьюн. Литвиненко проверил состояние кожи француза при помощи бумаги, на которой остались жирные пятна и прекратил схватку. На следующий день два легендарных ветерана французской борьбы долго тискали друг друга в мощных объятиях, но без всякого результата. А на следующий день Поддубный, обвинив организаторов ахтарских соревнований в плохом судействе и отсутствии бдительности, уехал в Ейск. Как обычно, виноватыми оказались стрелочники, а герои остались героями. Еще несколько дней заезжие борцы пониже рангом купались в море, а затем сморщенный купол цирка лег на землю, что означало конец гастролей, а вместе с ними и конец одного из самих ярких впечатлений моей ахтарской юности. Жизнь стала скучной, как в похмельный день после праздника. Впрочем, такое же тяжкое состояние наступало в стране, где окончательно заканчивали с НЭПом: давили экономически, в судебном порядке, репрессировали многие миллионы деловых инициативных людей, оставляя нацию как тесто без дрожжей, на которых могли бы взойти хлеба для сотен миллионов голодных. Хлеба эти не могут взойти и по сей день.

После окончания ликбеза я продолжал упорно учиться.