Русские на снегу: судьба человека на фоне исторической метели

Мне приходилось там бывать по поводу моего рационализаторского изобретения, которое я внедрил на Ахтарском рыбзаводе: тележки со специальным приспособлением, которая легко подхватывала корзины с рыбой весом до ста килограммов. Такая тележка очень облегчала труд наших рабочих, им уже не нужно было рвать корзинами руки. На заводе сделали десять таких тележек, за что мне выдали премию — двести рублей. Рабочие нахвалиться не могли на мое изобретение. Но вскоре тележки поломались, и оказалось, что абсолютно никто не заинтересован делать новые. Зачем возиться с тележками, когда из числа голодающих ахтарцев, у которых нет выбора, можно нанять за копейки сколько угодно грузчиков. Так что наша социалистическая экономика, основанная, как и экономика Римской империи, на дешевом рабском труде, с самого начала оказалась исключительно невосприимчивой к новшествам и изобретениям.

Но я, по простоте душевной, решил, что дело просто в нерасторопности ахтарского руководства и, воспользовавшись своим пребыванием в Москве, старательно вычертив чертежи тележки, которая облегчила бы труд многих тысяч рыбзаводских рабочих от Камчатки до Пицунды, отправился, полный самых радужных надежд, в инженерный отдел «Главрыбы», где за столами сидело десятка три инженеров-механизаторов рыбной промышленности, сроду ничего не механизировавших. В этом сером доме «Главрыбы», как и по всей стране, подобно мальку, вылупляющемуся из икринок, уже плодилось огромное племя советской бюрократии, отличительной чертой которой все более становились полная бездеятельность, исключительная жадность, безмерная наглость и редкий цинизм. А мы говорим о «порядке» во времена Сталина. Так вот, шустряки из инженерного отдела стали фактически вымогать у меня взятку — предлагать стать соавторами уже работающего и показавшего себя в деле изобретения, чтобы разделить пополам денежки, да и поставить птичку о проделанной работе.

По простоте душевной, не зная толком хищных московских порядков, я отказался. Дело пошло накатанной колеей: мне предложили придти «завтра». Так я ходил, пока не надоело. Решился написать письмо с изложением этой истории и своих предложений начальнику «Главрыбы», грузину, товарищу Лежаве. Этот товарищ, выступая перед рабфаковцами, сначала до глубины души порадовал меня своим желанием помочь рыбакам, а потом изумил, пояснив, что эта помощь должна состоять из усиленных поставок махорки, курительной бумаги и спичек, в чем, по мнению Лежавы, а отнюдь не в теплых куртках, штанах и сапогах, как мне было доподлинно известно, нуждаются рыбаки. Эта привычка создавать иллюзию счастья у ободранного народа при помощи водки да махорки на долгие десятилетия вошла в арсенал Лежав и разных прочих Берий. Секретарша в приемной Лежавы, кончиками пальцев с наманикюренными ногтями взяла мое заявление с приложенными чертежами — я разработал еще и чертеж мойки рыбы, которая очень облегчила бы процесс, и сообщила, что меня известят о результатах. Жду до сих пор. Так что разговоры о том, что в тридцатые годы мы имели государство рабочих и крестьян, явно рассчитаны на дурачков или людей неосведомленных, не видевших, подобно мне, какая хищная бюрократия уже правила тогда бал.

Конечно, Сергей Кривозуб, в силу своих подловатых душевных свойств и природного стремления к пакостям (как-то даже уничтожил документы моей будущей жены, присланные на общежитие для поступления в рабфак), отлично вписался в эту компанию. Однако его, судя по всему, погубила излишняя самонадеянность. То ли изменял жене, то ли не почитал влиятельного тестя. Во всяком случае, «броню» ему почему-то не сделали, и Серега оказался на фронте, где осенью 1941 года немедля перешел к немцам. В лагере для военнопленных он снова оказался в своей стихии и вышел в старосты. Здесь ему снова не повезло: наши захватили лагерь вместе с охраной. На Сергея указали как на пособника, и он загудел прямо в штрафной батальон. Работа эта — атаковать укрепленные позиции немцев — была явно не по нему, и бывший член бытовой коммуны попытался дать деру. Геройские энкаведисты из заградотряда, охотно демонстрировавшие доблесть на фронтовых доходягах, пытавшихся улизнуть от верной смерти, пустили его в расход. Так закончил свой жизненный путь ахтарский ловелас. Не повезло и его семье: во время налета немецкой авиации на Ахтари в день Пасхи 1943 года, бомба, угодившая в дом Кривозубов, похоронила его мать и сестру. Во время этого же налета немецкие бомбардировщики потопили и расстреляли до последнего человека команду суденышка Азовской военной флотилии, на котором служил его брат. Отец, притащивший сразу после налета к себе во двор пианино, которое добыл в колхозном клубе, подвел мрачный итог. Потом старик уехал в Мурманск, где и умер. Так прервался еще один род — Кривозубов, на ахтарской земле. Коса истории секла и простодушных и хитрецов. Косьба разгулялась как в жаркий июльский день.