Русские народные сказки Сибири о богатырях

Нередки в сказке местные названия, которые приближают слушателей к реальной обстановке. Так, у Н. Н. Ларионова про Змея огненного говорится: «А он там в гольцах будто бы живет» (показывает на гольцы, где живет змей огненный). У Г. А. Тугарина сибирская топонимика проявляется в сказке «Волшебное кольцо»: «Там, за Байкалом у ней первый был, настоящий жених». Змей увозит царевну за Байкал, на берегу Байкала сидит царевна в ожидании змея, который должен ее съесть. На Койморских озерах охотится герой сказки Магая «Аленушка-чудесница».

В сибирской сказке действующими лицами выступают часто животные, характерные для сибирской тайги, — соболи, белки и др. У А. А. Шелиховой (на сюжеты сказок «Лиса и петух», «Лиса и волк»): «Жили-были коток, соболек и петушок. Надо котку и собольку идти на охоту за ловлей»[31]. У Магая в сказке «Чудесная винтовка» действуют кот и соболь; в этой же сказке нашло отражение промысловое хозяйство Сибири: «Иван купеческий сын думает: все же соболя растить буду сам, еще куплю одного, будет парочка. И буду разводить соболей»[32]. В сказке Василия Пятницкого на сюжет «Неверная жена» у собаки кличка «Соболек»[33].

Своеобразие сибирской сказки проявляется также в обилии бытовых деталей, ситуаций, картин, диалогов. Земледелие, «ямщина», лесной промысел, охота, пища, одежда сибиряков, обряды — все это органически вошло в сказку. Например, очень ярко разработан эпизод сватания в сказке Г. А. Тугарина «Волшебное кольцо». Мать героя приходит к царю свататься: «Заходит она в помещение, богу помолилась, на все четыре стороны поклонилась и наверх смотрит: где тут мотня — не ошибиться бы, прямо под мотней сесть-свататься ведь пришла»[34].

Отражена в сказке и такая деталь, как выкорчевка деревьев. Первые засельщики расчищали место для пашни, отвоевывали у тайги землю, и воспоминания о событиях тех времен сохранились в сказках. В сказке А. А. Шелиховой Илья Муромец помогает родителям выкорчевывать пни[35]; в сказке Магая Портупей-прапорщик работает у хозяйки, выкорчевывает пни, распахивает пашню, за свой труд он получает коня и «саблю вострую». «Если на пути будут какие препятствия или будет тебе лес преградою, то стоит махнуть этой саблей, и она будет пролаживать дорогу», — говорит ему хозяин[36]. Особенно подробно описывается раскорчевка леса под пашни в сказке Г. А. Тугарина: «У крестьян пашни мало было. Отец думал-думал, взял топор, отправился в тайгу. Подглядел себе местечко, приходит домой, детей собрал, пошли шшотку чистить. Шшотку вычистили коло десятины, спахали ее, на другой же год вспахали, взяли посеяли пшеницу белояровую, и отец ходит, смотрит. Не по дням, по часам, как пшеничное тесто на опаре киснет, так ета пшеничка растет…»[37] Это — необычное вступление к сюжету о воре, который стал пшеницу воровать, «про кобылицу, хвост и грива золотые, алмазные копыта, златом жемчугом овиты…»[38].

В другой сказке Г. А. Тугарина — на сюжет «Волшебное кольцо» — можно видеть также отражение промысловой жизни, домашнего хозяйства, всего жизненного уклада крестьян. «Вышли, коровушку подоили — ведро молока надоили. „Ну, мамаша, стряпай же блины, давай отца поминать“. Заходит в кладовку — яйца стоят прямо корзины, крупчатка — прямо кули лежат. Взял он все ето, прямо нагреб. Заходит в помещение — и дрова поленицы. Он дрова забрал, она печку затопила, блинов настряпала»[39]. Сказочник подробно описывает подготовку к свадьбе, приглашение гостей.

У А. А. Шелиховой в сказке о лисе: «Лиса притворилась мертвой, едет мужик с рыбой, взял ету лису, положил на ету бочку, в ети омули (…). Приехал мужик в деревню и кричит: „Омулей не надо ли?“»[40]

Даже тогда, когда действие происходит, скажем, в Петербурге, дыхание тайги чувствуется постоянно. Это проявляется ив общем колорите, и в отдельных картинах, и в деталях. В сказке Магая «Аленушка-чудесница» купцы-толстосумы идут по Невскому проспекту мимо зеленого кабачка, встречают пьянчугу, который учит их, как изжить Иванушку. И вот уже Иванушка по приказу царя идет искать чудо и диво. «Наладили Иванушке разных подорожников: пирожков, пельменей наделали, одежи ему припасли, ежели холод застанет, в понягу дуктуи положили, лохматки сшили. Словом, справили его как положено»[41]. Точнее было бы сказать: словом, справили его как положено в Сибири, где трескучие морозы, где дорога лежит через тайгу. Пельмени, дуктуи[42], понята[43], лохматки[44] — все эти слова связывают действие с Сибирью.

Говоря о переносе действия в обстановку, близкую сказочнику и его аудитории, М. К. Азадовский подчеркивал социальное приурочение к местности, где бытует сказка[45]. Сибирь была прежде местом каторги и ссылки. Не удивительно, что это нашло отражение в фольклоре. В Сибири во множестве бытуют предания, легенды, повествующие о заключенных, но особенно много песен о бродягах, о ссыльнопоселенцах. Сказочники легко оперируют такими понятиями, как «тюрьма», «темница», «цепи», «оковы», «караульные», «пост» и пр., и вводят их в повествование.