Русские не сдаются!

Я сел в тенек под дерево, удобно оперевшись спиной на ствол. «АВС» положил поперек колен, кобуру с «Парабеллумом» передвинул так, чтобы в любой момент можно было выхватить пистолет, не вставая с места. Ну-с, приступим… В течение следующего получаса я выпал из реальности, полностью поглощенный порученным заданием. Достать из сумки зольдбух, внимательно прочитать имя, фамилию, звание, номер части, транскрибировать имя на русский язык, записать в блокнот, достать следующий зольдбух, прочитать… транскрибировать, записать… Среди фамилий попалась довольно экзотическая: Ouart. Имя – Frank. Француз или бельгиец? И как это грамотно оформить? Подумав, записал его как Франк Ауар. Потом мне встретился совершенно нецензурно звучащий на русском Hueber. Хихикнув, я старательно вывел «Хуёбер». Он еще и Мельхиором оказался! Затем среди немчуры вдруг обнаружился Mykola Holyavu. Каким образом этот Мыкола Холява попал в элитное подразделение вермахта? Почти все покойнички числились «фузилерами» при двух фельдфебелях и одном обер-лейтенанте. Что это за должность у них такая странная, не с фузией ведь они бегали? Я припомнил, что взятые мной в плен три дня назад мотоциклисты представлялись «шутце» – стрелками. У немцев вообще нет звания «рядовой»? Ладно, хрен с ними, потом разберусь, а пока запишу их так, как в «военниках» указано, фузилерами. Всего в моем списке оказалось двадцать восемь фамилий – сила немалая, если учитывать их спецификацию. Видать, очень ценным был настоящий архив, если на его захват бросили целый взвод диверсантов.

– Уф, набегался! – Альбиков присел рядом, устало вытянув ноги. – Как успехи, Игорек?

– Закончил! – порадовал я, передавая сержанту блокнот. И только сейчас заметил – страничка исписана… не моим почерком! У меня уже давно выработался свой особый стиль, фактически имитирующий печатные буквы – так было проще писать пояснения к чертежам для малограмотных нерусских рабочих. А здесь – правильный каллиграфический курсив, как у школьника-отличника. Хм… Собственно, так и есть – писал школьник. Это, выходит, когда я забудусь, отвлекусь, тело выдает привычные моторные реакции.

– Спроси-ка раненого немца, как его зовут! – приказал Альбиков. – А то тут все по умолчанию покойниками числятся. Вот только…

– Что? – с трудом поднимаясь на ноги, спросил я.

– Пожалуйста, Игорь, постарайся обойтись без угроз и оскорблений, – глядя мне прямо в глаза, попросил Хуршед. – Я знаю, как ты ненавидишь немцев, и знаю за что. Но ты ведь советский человек, комсомолец, а они военнопленные, постарайся себя сдерживать.

Вот тебе, блин, и кровавая «гэбня»! Попроси меня Хуршед прямо сейчас сплясать голышом на капоте полуторки, я бы удивился меньше. Пребывая в шоке, просто молча киваю в ответ, а потом задумчиво оглядываю пленных немцев. И что-то, видимо, все-таки было в моем взгляде этакого, весьма далекого от христианского всепрощения, что Вондерер, уже знакомый с моими методами ведения «беседы», суетливо заерзал на своем месте, а молодой радист торопливо отвел глаза.

Считать их военнопленными, не угрожать и не оскорблять? Ну в принципе можно попробовать… Они ведь лично никого не мучили и не пытали. Просто выполняли приказ… Ага, пытками занимаются другие люди… которым тоже отдали приказ… Так они все будут на Нюрнбергском суде говорить: мол, невиноватые мы, нам велели, и мы сделали… Но отчего-то все рвались в лучшие исполнители, передовики производства. Да вот хотя бы давешние танкисты, гусеницами раздавившие полторы сотни детей. Ведь казалось бы, обычные армейцы, специального конкретного распоряжения на подобное живодерство не получившие, личной ненависти не испытывающие… Проехали бы мимо по своим фашистским делам… Ан нет! Не поленились задержаться и подсократить количество местного населения. А сегодняшние диверсанты? Им-то кто скомандовал животы раненым резать? Тоже исключительно из любви к живодерству старались… И мне нельзя их оскорблять? Скажите спасибо, что я их самих на ленточки не порезал! Ну, хорошо, раз Хуршед попросил, буду вести себя с ними прилично, сделаю вид, что общаюсь с людьми, а не кровожадными двуногими тварями.

– Как тебя зовут, болезный? – спросил я у радиста. Вопрос машинально задал по-русски, но переводить не понадобилось.

– Франк Ауар, – пленный ответил, едва разжимая губы, словно был вынужден разговаривать в вонючем сортире.

Вот сейчас и узнаем, откуда такой интернационалист выискался.

– Ты морду-то свою поган… Тьфу! Лицо поверни ко мне, неприлично так разговаривать, – возможно более ласковым тоном посоветовал я.

Диверсант уставился на меня так, словно собирался прожечь дыру своими голубенькими глазками. Хе-хе, и чего он меня так не любит? Персонально я ему ничего плохого не сделал. Пока… Очень захотелось сказать ему: «Будешь на меня зенками сверкать, так я тебе их быстро повыковыриваю…» Но… надо быть вежливым! Поэтому спрашиваю «бранденбурга» с максимальной доброжелательностью:

– Ты француз или бельгиец?

– Я солдат вермахта! – гордо сказал Ауар.