Так разошлись пути нового «русского» державного устройства и русского конструктора Игоря Сикорского. И это, конечно, не в пользу государства России. Наоборот, есть в безумных решениях того правительства самоубийственное упоение, все признаки стадного помешательства, в которое время от времени впадает общественное сознание. Этим и пытался объяснить Иван Сикорский наступившие времена. Вот, кто, кроме участников «дела Бейлиса», попадал в расстрельные списки, составляемые бесноватыми уполномоченными новой власти. Процитируем известного деятеля большевизма Николая Бухарина: «К врагам революции я отношу… предпринимателей-организаторов и директоров, квалифицированную бюрократию – штатскую, военную и духовную; техническую интеллигенцию и интеллигенцию вообще…». Да ведь точно, сумасшедший. Этот кровавый бред становился повседневностью. И это стало приговором будущему России, нам с вами. Для меня лично цена одного самолётного гения Игоря Сикорского много весомее, чем все деятели того испакостившего нашу жизнь «красного» правительства, вместе взятые. С Игорем Сикорским мы потеряли целую индустрию, решительно двинувшую цивилизацию вперёд. Плоды этой цивилизации, к сожалению, пожинаем не мы. С падением же ленинской гвардии мы только и различили те духовные и технические горизонты, которые эта гвардия безвозвратно отдалила от нас. Так что стали они для нас недосягаемыми. Именно по той причине мы и до сей поры плетёмся в хвосте цивилизации.
Даже и без Бейлиса Игорь Сикорский подпадал сразу под несколько расстрельных статей пролетарского бухаринского кодекса. Ясное дело, что Сикорский всю жизнь ненавидел государство, отнявшее у него всё, кроме таланта и божьего дара, которыми напитала его родная земля. Он ненавидел государство, но не Отечество.
На улицах Нью-Йорка, где он вскоре окажется, мог он встретиться случайно с Менахемом Бейлисом, который тоже, на всякий случай, сбежал. Сначала в Палестину, потом в Америку. Они, конечно, не узнали бы друг друга. Между тем, связь между ними была едва ли ни прочнее родственной. Это была связь противоположностей, которая физическому миру даёт гармонию и уродует мир человеческих отношений. Почему Бейлис не вернулся к тем, кто отомстил за него в таком ужасающем размахе, не знаю. Ему вполне могло бы быть обеспечено очень большое и очень тёплое место в той же киевской ЧК, а то и в самой Москве. И он мог бы вдоволь порезвиться в адских подвалах, в которых пропали все его обидчики. Говорят, что Бейлис боялся, что и самого его могут пришить, в конце концов, как носителя кошерной тайны, так и не раскрытой, ни следствием, ни временем.
Некто Юрий Ларин (Лурье), занявший в составе большевистского синедриона пост председателя ВСНХ весьма озаботился пролетарским духом новой России. Первым делом он искоренил всё, что можно было отнести к прежним галантерейным временам. Парфюмерная промышленность была порушена самым суровым рабоче-крестьянским манером. Из воспоминаний, которые теперь стали доступны, можно узнать, что особо ядрёным пролетарским духом несло теперь от жены Ленина Надежды Крупской, бывшей дворянки. Что уж говорить о прочих. Она, Крупская, ненавидела духи. Встала во главе нового культурного движения – вернуть в раскрепощённый быт женскую естественность. Вот ведь какая ещё, как сказал бы Зощенко, курская аномалия. В дамский будуар вернулись запахи пещерного века. Председатель ВСНХ Лурье приравнял к ненужным пролетариату духам и самолёты. Он выступил однажды, как помним мы, от имени Комитета хозяйственной политики с Директивой правительства о военных заказах, где, в категорической форме заявил, что «…производство и ремонт аэропланов и аэростатов прекратить с переводом аэропланостроительных заводов на деревообделочную промышленность». Кто-то попытался ему возразить, мол, авиационные заводы вовсе не помеха рабоче-крестьянской власти. Он очень разволновался и сказал, как отрезал: «Советская Республика не должна иметь предприятий, подобных фабрикам духов и помады».