Русские отцы Америки

Вся его деятельность в Европе направлена теперь на разъяснение того, что такое Россия. С 1947 года занимает созданную специально для него кафедру истории русской культуры в Мюнхенском университете. Ведёт уникальный предмет – историю русской мысли. Его лекции проходят в переполненных аудиториях, собирая студентов всех факультетов. В то время как другие профессора от силы могли рассчитывать не более чем на тридцать слушателей, Степун собирает аудиторию в триста человек и более. В воспоминаниях о нём есть поразительные детали: популярность Степуна столь немыслимой, что его порой после лекций студенты несли до дома на руках. Он отмечен был высшим знаком отличия ФРГ за вклад в развитие русской и европейской культуры. Немецкие его коллеги в общении с ним задумывались о подлинном масштабе русской культуры, ведь даже «не самый знаменитый её деятель» представлялся им «титаном».

Он дружит с Иваном Буниным, общается с Борисом Зайцевым. Бунин считал, что лучшие статьи о его творчестве написаны именно Степуном. Одна восторженная почитательница Степуна из русских эмигранток написала невероятное на первый взгляд: «Что заставляло меня верить, что Европа, вопреки всему, что случилось, зиждется на камне? Там был Ф. А. Степун. Монолит, магнит, маяк. Атлас, державший на своих плечах две культуры – русскую и западноевропейскую, посредником между которыми он всю свою жизнь и был. Пока есть такой Атлас, Европа не сгинет, устоит». Есть тут, понятное дело, преувеличение. Но, кто скажет, насколько оно велико. Ведь и лучший из сегодняшних исследователей жизни и творчества Фёдора Степуна Владимир Кантор пишет о нём: «Его называли “мостом между Россией и Германией”. Поразительное явление: русский, ставший знаменитым немецким мыслителем, и немец, оставшийся великим русским философом. И всё это один человек – Фёдор Степун».

Восьмидесятилетний юбилей Степуна отмечался в Германии с фантастическим размахом. Через год он скончался, умер легко.

Свидетельства о сокровенном

Глава из книги Фёдора Степуна «Бывшее и несбывшееся»:

Очень любопытным показалось мне свидетельство русского изгнанника в Европу Фёдора Степуна, о том, как выходцы из России чувствовали себя в Европе, кем они представляли себя тут. Оказывается, русские и тут чувствовали себя ответственными за состояние Европы. Казалось бы, удивительное это дело для тех, кто пришёл сюда ни с чем. То есть, как это – ни с чем? Они ведь пришли сюда с сокровищем русской мысли и русской вековой культуры, с верой в то, что судьба и тут дала им шанс осуществить главную миссию русского человека. В чем она? О том я и прочитал на страницах его книги в главе с названием «Нация и национализм»:

«С 1902 по 1910 год я учился в Гейдельбергском университете. Русских студентов или, точнее, студентов из России было человек сто. Почти все они принадлежали к социалистическим партиям. Беспартийных нас было не более десяти человек. Находясь в постоянной активной оппозиции к товарищам-революционерам, я всё же не переставал удивляться той жертвенной энергии, с которой они боролись; будущую Россию, в которую они как бы эмигрировали ещё до революции. Революционные газеты всех партий вызывали такой интерес, что правление знаменитой Гейдельбергской «читалки» было вынуждено держать их на цепях, чтобы не уносили домой. Политические дискуссии происходили чуть ли не на каждой неделе. Иногда не без риска, с большими затратами выписывались в Гейдельберг очень левые русские ораторы, которым был запрещён въезд в Германию… До чего же эта картина не похожа на жизнь современной эмиграции, призванной творческим преображением прошлого спасать вечный образ России, преемственно связанной с ней и поруганной большевиками. Духовная жизнь, по-разному кипевшая прежде в центрах старой эмиграции в Париже, Праге, Белграде и других центрах, всё быстрее замирает… Подобно примитивным организмам, эмиграция всё больше и больше размножается делением. Великороссы, украинцы, белорусы не чувствуют себя объединёнными общим знаменателем русскости, своеобразными числителями всероссийского государства. Но хуже всего то, что во втором поколении вырастающей в разных странах молодёжи начинает слабеть, часто даже и совсем исчезать, ощущение своей русскости, принадлежности к своей нации. В некоторых кругах Германии и Франции подымаются совсем уже обывательские соображения: ощущение себя русским затрудняет устройство практической жизни и лишает – слышал я и такие размышления – возможности вхождения в иностранную семью, лучше всего потому окончательно офранцузиться или онемечиться.