Прослышав о проходе через их места Петра, выгорецкие раскольники выслали на
— Что за люди? — спросил царь.
— Это раскольники, — поторопился объяснить какой-то боярин, а может быть и генерал, — властей не признают духовных, за здравие Вашего царского Величества не молятся.
— Ну а подати платят исправно? — справился прежде всего практический Петр.
— Народ трудолюбивый, — не мог не сказать правды тот же ближний человек, — и недоплаты за ними никогда не бывает.
— Живите же, братцы, на доброе здоровье, — сказал царь. — О царе Петре, пожалуй, хоть не молитесь, а раба Божия в святых молитвах иногда поминайте, — тут греха нет.
О Петре Первом
Как только время свободное ему от черной работы, так он все по кабакам ходил да у мастеров выведывал об их мастерстве: научиться хотелось всему. Приходит раз в кабак, и встретил там оборванного пьянчужку; взял водки, а его не потчует.
— Ты, видно, ничего ни умеешь? — спрашивает. — Что-то больно обтрепан?
— Нет, — говорит, — умею вот такое ремесло.
— А вот эту вещь делать?
— Так вот, — говорит.
— Врешь!
— Нет, ты врешь!
Поднялся спор, и пьянчуга доказал Петру, что не врет. Петр остался этим очень доволен, потому что о мастерстве все, что надо, разузнал, и напоил мастерового в лоск.
Брюс
Был в свое время великий чародей Брюс. Много хитростей знал и делал он; додумался и до того, что хотел живого человека сотворить. Заперся он в отдельном доме, никого к себе не впускает, — никто не ведал, что он там делает, а он мастерил живого человека. Совсем сготовил — из цветов — тело женское; как быть, — оставалось только душу вложить, и это от его рук не отбилось бы, да на его беду — подсмотрела в щелочку жена Брюса и, как увидела свою соперницу, вышибла дверь, ворвалась в хоромы, ударила сделанную из цветов девушку, и та разрушилась.
Промашка Брюса
Ты вот возьми, к примеру, насыпь на стол гороха и спроси его, Брюса, сколько тут, мол, горошин? — а он только взглянет и скажет: вот сколько, и не обочтется ни одной горошиной… Да что? Он только взглянет — и скажет, сколько есть звезд на небеси!..
Такой
Да пробы-то этакой никто отведать не хотел; ведь тут надо было сначала человека живого разрубить на части, а всякий думал: «Ну, как он разрубить-то разрубит, а сложить да жизнь дать опять не сумеет?» Уж сколько он там ни обещал серебра и злата, никто не взял, все боялись…
Думал Брюс, думал, и очень грустен стал; не ест, не пьет, не спит. «Что ж это, — говорит, — я воду этакую чудную произвел, и всяк ею попользоваться боится. Я им, дуракам, покажу, что тут бояться нечего».
И призвал он к себе своего слугу верного, турецкого раба пленного, и говорит: «Слуга мой верный, раб бессловесный, сослужи ты мне важную службу. Я тебя награжу по заслуге твоей. Возьми ты мой меч острый, и пойдем со мной в зеленый сад. Разруби ты меня этим мечом острым, сначала вдоль, а потом — поперек. Положи ты меня на землю, зарой навозом и поливай вот из этой скляночки три дня и три ночи, а на четвертый день откопай меня: увидишь, что будет. Да смотри, никому об этом ничего не говори».
Пошли они в сад. Раб турецкий все сделал, как ему было велено.
Вот проходит день, проходит другой. Раб поливает Брюса живой водой. Вот наступает и третий день, воды уж немного осталось. Страшно отчего-то стало рабу, а он все поливает.
Только понадобился для чего-то государю-царю министр Брюс: «Позвать его!» Ищут, бегают, ездят, спрашивают: где Брюс, где Брюс — царь требует. Никто не знает, где он. Царь приезжает за ним прямо в дом его. Спрашивают холопов, где барин. Никто не знает. «Позовите, — говорит, — ко мне раба турецкого: он должен знать».
Позвали. «Где барин твой, мой верный министр? — грозно спрашивает царь. — Говори, а не то сию минуту голову тебе снесу».
Раб затрясся, бух царю в ноги: так и так… И повел он царя в сад, раскопал навоз. Глядят: тело Брюсово уж совсем срослось и ран не видно. Он раскинул руки, как сонный, уж дышит, и румянец играет на лице. «Это нечистое дело», — сказал гневно царь. Велел снова разрубить Брюса и закопать в землю.
Эпитафия собачке