Русские сказки в ранних записях и публикациях (XVI—XVIII века)

Отметив, что «самая верная жатва» в Московии получается от воска и меда, так как пчелы здесь весьма плодовиты, рассказчик продолжает: «Часто находят огромное количество сотов, скрытых в деревах, и старый мед, покинутый пчелами, так как редкие обитатели отнюдь не исследуют каждого дерева в обширных рощах; таким образом, в удивительной толщины древесных пнях находят они иногда превеликие озера меду».[30]

Затем и следует та, уже упомянутая нами сказка-небылица о поселянине, ненароком угодившем в одно из таких «медовых озер» и извлеченном оттуда медведицей.

Таков в самых общих контурах портрет человека, из уст которого в 1525 году, т. е. за полтораста лет до Самуила Коллинза, записана первая, как мы полагаем, русская сказка-небылица.

Другим лицом, с которым принято связывать (и, как мы показали, не совсем точно) датировку первой записи русских сказок, был Самуил Коллинз.

Англичанин Самуил Коллинз (1619—1670) прибыл в Россию в 1659/60 году и девять лет прослужил в должности придворного врача царя Алексея Михайловича. В 1671 году в Англии вышла его книга «Нынешнее состояние России, изложенное в письме к другу, живущему в Лондоне». На русский язык она впервые была переведена в 1841 году, но с французского издания;[31] все сочинение с английского было переведено несколькими годами позднее Петром Киреевским.[32]

Будучи образованным, любознательным и наблюдательным человеком, Коллинз в своем труде сумел дать достаточно широкую и во многом достоверную картину русской жизни той эпохи, подробно коснувшись и ее бытовой стороны. Его живо интересовали русские обряды и обычаи, народные верования и пр. Не прошел он и мимо фольклора, который попал на страницы его мемуаров в виде записей исторических преданий (легенд, анекдотов) и сказок, почерпнутых, очевидно, непосредственно из народной молвы. Как правило, сюжеты фольклорных произведений собрания Коллинза носят международный характер. Однако русский национальный колорит в них очень силен. Выражается он не только в специфической номенклатуре действующих лиц и главного среди них — царя Ивана Грозного, но и в их поступках, в окружающей историко-бытовой обстановке. Все эти произведения объединяются и скрепляются в труде Коллинза в сущности одной идеей, которая с предельной четкостью выражается в следующих предпосланных им словах автора: «Иван Васильевич был любим народом, потому что с ним обращался хорошо, но жестоко поступал со своими боярами».

Значение записей Коллинза прежде всего состоит в том, что они первыми засвидетельствовали «царистские иллюзии» в русском традиционном фольклоре — поэтическом творчестве преимущественно крестьянских масс. Образ Ивана Грозного, царя с крутым нравом, но мудрого и справедливого, заступника народа и противника боярской феодальной оппозиции в дальнейшем (вплоть до начала XX века) неоднократно фиксировался собирателями народных сказок, легенд, преданий, анекдотов и песен.

Таким образом, памятники XVI—XVII веков не только значительно расширили наше представление о русской сказке, ее бытовании и образах, но и — что весьма важно — донесли до нас несколько ее образцов в примерном изложении наблюдательных иностранцев — Павла Иовия Новокомского и Самуила Коллинза.

2

Не будет преувеличением сказать, что народная сказка в устном бытовании жила во всех без исключения социальных слоях русского общества XVIII века.[33]

Подобно царям Ивану Грозному, Василию Шуйскому, Михаилу и Алексею Романовым, большими любительницами сказки были императрицы Анна Иоановна и Елизавета Петровна.

С. Н. Шубинский пишет, что шуты Анны Иоановны «исполняли роль простых скоморохов, потешая свою повелительницу забавными выходками, паясничеством, сказками и прибаутками». Среди них был и камергер князь Н. Ф. Волынский, который в свою очередь тратил беспорядочно доходы от своего имения «на собак, сказочников и всяких приживальщиков».[34]

Елизавета Петровна, чтобы развлечься, слушала сказки специально приставленной для этого женщины.[35]

Сказкой увлекался фельдмаршал С. Ф. Апраксин. «На походе,— свидетельствует А. Т. Болотов, — Апраксин помещался в огромных калмыцких кибитках, убранных кошмами и коврами. Адъютанты и ординарцы, вызываемые к нему ночью, заставали своего фельдмаршала утопающим в пуховиках, а в головах за столиком сидел солдат-гренадер и рассказывал ему во все горло сказки для успокоения душевного на сон грядущий».[36]

О сказочниках, «какие и на моей уже памяти бывали в старинных господских домах», говорит А. Ф. Малиновский в письме к Румянцеву от 15 марта 1815 года.[37]

В детстве сказку слушали Д. И. Фонвизин и С. Т. Аксаков. «Не утаю и того, — писал автор «Недоросля», — что приезжавший из Дмитриевской нашей деревни мужик Федор Скуратов сказывал нам сказки и так настращал меня мертвецами и темнотой, что я до сих пор неохотно один остаюсь в потемках».[38]