Русские сказки в ранних записях и публикациях (XVI—XVIII века)

Герой произведения А. Н. Радищева «Памятник дактилохореическому витязю» — Фалалей («младший брат Митрофана Простякова») просит своего дядьку Цымбалду[49] рассказать сказку, чтобы заснуть. «Не спится, дядька, как ты хочешь, — заявляет он. — Дичь такая в голову лезет — скажи, пожалуй, мне сказку. Няня Еремевна брата Митрофана всегда усыпляла сказками, какое-то финисно ясно перышко, Фомка, Тимоня, Бова... Дядька! ты ведь читать умеешь. Пожалуй, расскажи, я засну скорее».[50]

В пьесе И. А. Крылова «Кофейница» (1782—1784) изображается барыня, которая, по словам ее приказчика, «когда живет в деревне, то всегда берет к себе крестьян и крестьянок сказки сказывать под вечер». Причем рассказчики обязаны являться к ней поочередно в порядке отбытия своеобразной повинности. Один из них (парень Петр) жалуется на то, что он сказки сказывал «часу до двенадцатого, и уж язык примололся. Я не знай, как это барыня так долго не засыпает».[51]

И. И. Дмитриев, очевидно, по воспоминаниям о далеком детстве рисует портрет сказочника — «драгунского витязя», ротмистра Брамербаса, повествующего историю о своих баснословных приключениях.

«...

я помню, как во сне,Что ты рассказывал еще ребенку мне,
Как ведьма некая в сарае,
Оборотя тебя в драгунского коня,
Гуляла на хребте твоем до полуночи,
Доколе ты уже не выбился из мочи;
Каким ты ужасом разил тогда меня!»[52]

Во «Всякой всячине» описывается комната семидесятилетней старухи — московской барыни, до предела захламленная различными вещами и заполненная многочисленной родней, прислугой и приживальщиками, среди которых на полу лежал мужик и «сказки сказывал».[53]

«Велеречивый» рассказчик повестей в чулковском «Пересмешнике» посещает к ночи дом полковника и часто рассказывает его дочери Аленоне, большой охотнице до сказок, «истории о древних чертях, сказки о вымышленных королях, повести о богатырях Усынях, Горынях, Дубынях — и, словом, всякие веселости, какие только выдумать мог».[54]

В том же произведении героиня Аленона характеризуется рассказчиком такой охотницей до сказок, что другой подобной ей он не знает.[55] «Любопытные повести об чертях и прекрасных царевнах» слушает в детстве от многочисленных нянюшек и матушек барчук Евгений Негодяев;[56] страшные сказочки, были и небылицы рассказывают «болтливые нянюшки» и герою произведения В. Никонова «Мертвец».[57] От нянек же «знали всяки сказки» родные царской дочери Душеньки.[58]

Сказки рядового солдата выслушивает во время прохождения службы армейский офицер, от лица которого ведется повествование в книге «Похождение некоторого россиянина».

В повести делается попытка характеризовать, хотя бы и очень бегло, личность сказочника, а также особенности его исполнения. Любопытно, например, что на просьбу офицера приступить к сказкам, сказочник вначале «отговаривается незнанием» их и соглашается лишь после того, как получает заверения, что допущенные им ошибки «примечоны не будут». И еще: перед тем как начать сказку, сказочник каждый раз удаляется в «темное место», ибо, как выясняется, «темнота полезна ему для того, чтоб не видно было, как он станет лгать».[59]

О ревнивой жене-«уроде» в одном из анекдотов С. В. Друковцова говорится: «Только и дела делала, пила да ела, да еще, сидя на печке, зад свой грела, а когда ляжет спать, то зачнут ей старухи сказки врать».[60]

Помимо устной передачи, народная сказка в России с 60-х годов XVIII века начинает распространяться с помощью книг (о чем будет сказано несколько ниже). Что касается третьего пути ее распространения — рукописного, то он никак не может быть назван в числе основных. И потому нет ничего случайного в том, что разыскание народной сказки в архивных фондах не приводит к каким-либо новым открытиям. Впрочем, почти полное отсутствие сказок в рукописях, носящих литературный, а не деловой, официально-канцелярский характер, весьма примечательно не только для XVIII века, но и для всего предшествующего ему исторического периода.

Как подметил С. Ф. Елеонский, в XVIII веке «путем переписывания распространялись лишь те из сказок, которые не являются типичными представителями этого жанра, а стоят на переходе от произведений иных литературных видов».[61] К ним он относил сказку-песню о Ереме и Фоме, сказки-повести о суде Шемяки и Ерше Ершовиче, повесть о куре и лисице, историю-сказание о Мизгире, т. е. такие произведения сатирико-юмористического содержания, истоки которых уходят в литературу.

Пытаясь ответить на вопрос, почему подлинно народная сказка в рукописях литературного назначения встречается как исключение, исследователь писал: «Надо думать, что хранители нашего рукописного наследства, старинные русские писцы и книгочеи, не придавали народным сказкам литературного значения и просто не считали их достойными записывания».[62]