Русские старожилы Сибири: Социальные и символические аспекты самосознания

Даже этот вот обычай, в ночь на Пасху Христа встречать. Церкви не было, мы на Лундино жили, это детство мое, я помню. Они всю ночь сидели. А конец апреля, солнце вокруг ходит – белые ночи, и они сидели, по-моему, со старшей сестрой. А здесь, на Колыме, с этой бабушкой, мачехой. Всю ночь сидели. Обычай такой, видимо, был: наготовят, юколу оставляют с самой осени, варку – все на Пасху. Если хлебное что-то есть, мука, то пекут пирог рыбный. Дрова на неделю заготовляют. Чтобы на неделю пасхальную никакой работы не делать. Женщины не шьют, наряжаются, ходят в гости. А пасхальную ночь отсидят – только солнце поднимается, они выйдут и на запад молятся. Какую молитву читают, я не знаю. Потом приходят, затопляют печку. А на столе у них уже стоит… если их двое, то третья чашка для Христа. Еду ставят, едят-пьют, ложатся спать. Это уже где-то часов в шесть утра (ж 29 ЧР).

И ср. у Зензинова (1921: 22) описание обычая «встречать Христа» на восходе солнца – но Зензинов описал этот обряд так, как он его реально видел на Индигирке, а в приведенной цитате речь идет об обряде, который информантка видела в детстве и с тех пор не практиковала – потому, видимо, что «оно запрещено было», т. е. речь здесь должна идти скорее о декларируемом этнокультурном маркере. Из этого правила – преимущественно декларируемого, символического существования обрядов, – конечно, есть исключения, и прежде всего – похоронный обряд и обряд кормления реки. Оба эти обряда реально практикуются, и оба несут на себе явные следы «перекрестного влияния»: соответственно, православный похоронный обряд – местных, а местный нехристианский обряд кормления реки – православных практик. На этих двух, наиболее ярких, проявлениях верований современных старожилов мы здесь остановимся подробнее.

П о х о р о н н ы й о б р я д. Мы уже отмечали в начале главы, что заниматься описанием собственно этнографических фактов, в том числе обрядов, мы здесь не будем. Особенности похоронного обряда интересуют нас не столько как этнографическое явление, сколько именно как формулируемые отличия своей (старожильческой) группы от соседних групп. Нас, повторим, не будет здесь интересовать реальность, реальные культурные практики, а скорее то, как эти практики существуют в дискурсе, причем дискурсе, возникающем при обсуждении этнической темы, т. е. темы отличий. Как в действительности хоронят в Маркове, Походске или Русском Устье – не наша тема.

Дискурс о похоронном обряде несет отчетливые этноразличительные признаки; тема похорон и – шире – отношений с покойниками возникает немедленно, едва речь заходит о том, чем группа, к которой принадлежит человек, отличается от соседних групп.

Эти отличия просматриваются со всех сторон: приезжие русские отмечают особенности похоронного обряда и способа захоронения старожилов; те, в свою очередь, видят особенности могил приезжих. Старожилы отмечают непохожесть своего обряда на чукотский или ламутский, те – своего на старожильческий. Мы спрашиваем об отличиях одних народов от других. Информантка (приезжая русская) немедленно заговаривает о похоронах:

Г: А вот, интересно, может, вы еще что-то заметили такое необычное… что-то не так делали? Инф: Хоронят маленько не так, конечно. Г: А что у них не так? Инф: Ну, как сказать… Любимые его вещи лóжат вместе с ним… Тройной гроб делают. Не тройной – двойной. Там как – сначала могилку выкопают, и могилку деревом… Потом только гроб в этот ящик ставят. И вещи прямо в гроб кладут, сверху гроба, в чем он был, когда умер, чего любил (ж 39 РУ).

На вопрос об особенности похорон, об одной из могил, на крест которой привязано полотенце, другая информантка (коренная марковчанка) отвечает:

Это русские, наверное, по-своему хоронят, из русских (ж 23 МК).

Естественно, обычаи людей, долго живущих вместе, начинают влиять друг на друга, проникать друг в друга, какие-то элементы заимствуются, другие остаются традиционными. Соответственно, в дискурсе на эту тему подчеркиваются то отличия, то сходства старожильческих обрядов с обрядами коренных народов: когда подчеркивается сходство, оно интерпретируется как благотворное влияние старожилов на окружающие «дикие» племена. В приведенной несколько выше цитате, там, где информантка – марковская чуванка – рассказывает, что ее бабушка не хотела быть похороненной на ламутском кладбище, потому что ламуты не так, как следует, относятся к кладбищу, подчеркнуты отличия; в следующих двух высказываниях, напротив, информанты обращают внимание на сходство: