Русские старожилы Сибири: Социальные и символические аспекты самосознания

При этом практически все авторы, писавшие о верованиях старожилов, отмечали, что шаманизм был у них в чести – они обращались в сложных случаях (болезни, эпидемии, голод) за помощью к якутским, эвенским, чукотским шаманам, жившим по соседству (Биркенгоф 1972: 124—125; Богораз 1899а: 120 и след.; и др.). Тем не менее православная вера остается для старожилов значимым символическим маркером; при этом действие этого маркера обращено как бы назад, в прошлое: ссылки на религиозность родителей, бабушек устанавливают особость происхождения, отсылают к той самой сохранности традиции, которая составляет важную часть старожильческого группового самосознания. Существует ли эта религиозность в действительности, как «реализуемая» культурная практика? Многие наши информанты ссылаются не на собственную веру, а на те религиозные правила и обряды, свидетелями которых они были в детстве. Их собственная вера была запрещена властями, ср.:

Г: А у вас родители верующие были? Инф: Очень даже верующие. А я помню, при советской власти религию же сократили. Полочку [с иконами] надо было занавешивать занавесочкой, чтобы, если зайдет партийный человек, ни в коем случае не видели такое. Они все равно молились [94] (ж 29 ЧР).

В каком-то смысле православная вера в результате гонений на нее лишь укрепила свой символический статус: теперь не обязательно уже соблюдать все правила и предписания, не обязательно даже ходить в церковь – несоблюдение правил оправдывается тем, что «оно запрещено было», что «нас так учили, нас отвадили от этого»; достаточно лишь декларируемой памяти об особой религиозности родителей, чтобы «присвоить» религиозность, превратить ее в средство самоидентификации. Советская власть своей антирелигиозной борьбой наглядно показала, что старожилы – другие, не такие, как приезжие советские русские, что они, старожилы, – носители традиции, против которой приезжие решительно боролись. Эту традицию современные информанты сохраняют скорее как символ, как воспоминание, поддерживаемое историями вроде следующей:

Крещеная я с малых лет, носила я золотой крестик и золотую цепочку. Мне в школу ходить – ни за что не разрешают снимать, и все. А там же приходим – у всех волосы проверяют, насекомых ищут. И у меня обнаружили этот крестик. Меня учительница не ругала, правда. Сказала только: «Ты, Анюта, не носи этот крестик. Отдай его мне. Бога нет, значит, есть только Владимир Ильич Ленин. А такая книга была красивая: с этой стороны сидит Ленин, а с этой стороны – его брат Александр. Мы должны эту книгу изучить. Я, значит, сказала маме, что мне нельзя крестик в школу носить. Она сказала: «Не знаю. Если бабушка узнает, это будет не дай Бог». Тогда, значит, я взяла этот крестик сняла… И вот я прихожу из школы – бабушка наткнулась на этот крестик. И что вы думаете? Меня поставили перед этими иконами на колени. Сколько я там стояла? Пока папа мой откуда-то не приехал. Отец приехал, значит, разделся: «В чем дело?» Вот так и так. А бабушка лежит там и крестится, и молится, и читает, и причитает. Потом она заболела, лежала совсем больная. А я хоть бы что. Вот отец, значит, тогда сказал: «Грех мы примем все на себя, а ее освободим от этого». Вот тут я встала. У меня, конечно, ноги задеревенели. Я тоже поплакала потом. Плакать не разрешали. Поплакала потом. Я чай попила, и сразу меня уложили. Вроде бы заболела. Потом я утром встала и пошла в школу. Г: А когда эта борьба началась? Инф: Где-то года с 30-го или 31-го. Ой, какой кошмар у нас был, когда церковь рушили, в 29–30-м, вот тут вот. Это задолго, пока я в школу пошла. Г: А кто рушил? Инф: Комсомольцы, партийцы, из самих походчан. Кто-то указания привозил сверху. Из Нижнеколымска привозили указания, что все это надо уничтожать… Ломали церковь. А иконы такие красивые были, в золоте. Я как сейчас помню: церковь была оклеена синими обоями и по ним были золотые звездочки. Печка была железная. И вот когда иконы бросали в этот костер, это был треск и пламя, вам не передать это. Это что-то особенное. Видно, все это было сухое. А потом металл этот брали, копали, пинали. Сколько мы прятали эти иконы… До фотографий все отбирали. Вот в квартиру пришли – как обыск. НКВД пришло обыск делать, все перевернули, все иконы сняли, у кого-то там какая-то все равно спрятанная [икона] есть. Все равно прятали кипарисную икону, потому что нас этой кипарисной иконой лечили. Если мы заболели, поскребли эту икону темно-коричневую, попили эту водичку – вроде человеку стало легче. Главное, что говорили, что это кипарисная икона. Долго, долго хранили, а потом уж я не знаю. А потом уж жизнь переменилась, нас совершенно переделали. Вот эту переделку, я здорово прошла ее (ж 23 ЧР).