Русские уроки истории

Однако уже в 1960-е годы мы заимствовали идеологию и язык потребительского общества, внеся тезис о необходимости удовлетворения неуклонно возрастающих потребностей советских людей в программные документы партии и догматику коммунистической религии, чем положили начало разрушения собственного властного дискурса. За что заслужили от Китая и европейских левых справедливое обвинение в оппортунизме.

Западноевропейское и тем более американское общество потребления, созданное после Второй мировой войны как противовес социализму СССР, сразу проектировалось как компромисс с обществом капитала при главенстве последнего. Надо было и массы накормить — и перекормить, и сверхприбыли капитала должны были сохраняться, продолжая обеспечивать его политическую монополию. Для этого необходимо было привлечь ресурсы, избыточные даже по сравнению с обычным стремлением капитала к сверхприбыли от эксплуатации колоний. Для этого база эксплуатации должна быть расширена, а сама эксплуатация усилена.

Наши ресурсы с самого начала были ограничены одной, пусть большой, страной. Так что наш социализм по необходимости был аскетичным, а не гедонистическим. Но дело не только в уровне потребления. Мы исследовали, как процессы индивидуализации и коллективизации (коммунализации) за ХХ век сформировали на материале городских коммун общемировые привычки европейского цивилизованного человека в стремлении как к уединению, так и к общению. И на этом историческом опыте определили, что может — и должно — быть обобществлено, а что останется или впервые станет индивидуальным.

Общность жён, заявленная Энгельсом, давно неактуальна — о ней перестали даже говорить сразу же по окончании Гражданской войны. Кибуцы, фаланстеры и прочие формы общежития с максимальной коммунализацией жизни — социальная экзотика, а сохранившиеся коммунальные квартиры однозначно рассматриваются как зло. Советский человек, как и западноевропейский/ американский, всю свою жизнь стремился заиметь индивидуальное жильё, а в нём — индивидуальные комнаты для членов семьи, пользоваться не общими, а индивидуальными удобствами. Индивидуальный транспорт привлекателен не меньше, чем общественный.

Но в городском пространстве в праздники «мы», как и «они», стремимся собраться на площадях. Дороги — за малым исключением — не могут не быть в общем пользовании, не говоря уже об улицах городов. Современный городской коммунализм, сложившиеся стереотипы потребления в рамках городского образа жизни задают тот общий формат жизнеустройства европейской цивилизации, который не делится на «социалистический» и «капиталистический», поскольку касается не власти, а социальной структуры.

Житель мирового города, существующий исключительно через доступ к финансам, является универсальным буржуа. Ведь город — это и есть капитал. Пролетарии живут не в городе, а при фабрике. Их, однако, всё меньше. Сегодня это трудовые мигранты или рабочие колоний. Социальная разница между горожанами заключается только в количестве денег и относительном качестве потребляемых благ. Таким образом, главным социальным процессом, определяющим политическую систему, становится распределение. Социализм был переселением в города и освоением городского образа жизни — это расширяло границы буржуазной среды как таковой. Неизбежно встал вопрос конвергенции (сближения) систем социализма и потребительского общества. Но политические системы радикально различались субъектом политической монополии.

Отличие между компромиссным, то есть либеральным, буржуазно-демократическим, общественным социализмом и радикальным, то есть советским, военным, планово-хозяйственным, государственным социализмом, состоит в общем количестве распределяемых ресурсов и благ и в способе их распределения. Эти количество и способ определяют лимит затрат на индивидуальный гедонизм как бедных, так и богатых, а также допустимую разницу в потреблении и социальном престиже/статусе «верхов» и «низов».

Либеральный индивидуалистический социализм второй половины ХХ века, построенный в Западной Европе, питается ресурсами всего мира. Советский государственный социализм опирался на собственные ресурсы «отдельно взятой» страны. Но это не значит, что либерально-социалистическое/потребительское социальное устройство не столкнётся с той же проблемой, с которой столкнулся СССР. Мировой финансовый неоколониализм не вечен. Потребительский дефицит станет (и уже становится) реальностью всего мира. И это означает конец потребительского/либерально-социалистического общества.