Русский ад. На пути к преисподней

– Я все понял, Борис, этой весной. Никто ж не знал… ты пойми… что такое перестройка, ну никто! Ты, признаю, правильно говорил тогда, правильно боялся… но ведь и прогнило все к чертовой матери, страна дожила свое… – вот такая, я скажу, историческая ситуация. А копнули – тут и понеслось… Обвал в горах.

– Выходит, копать не так надо было, – выдохнул Ельцин.

– Не так, – согласился Горбачев.

Они замолчали.

Ему вдруг показалось, что Ельцину очень нелегко дается этот разговор.

– Вы теперь-то што от меня… хотите?..

– Уважения. Нужен диалог, откровенный диалог. И – гарантии.

– Тогда зачем вам быть Президентом СССР?

– А у меня, согласись, должна быть достойная работа. У меня, Борис, нет заниженной самооценки.

Ельцин покачнулся:

– Работа? После ГКЧП… вашего… республики, особенно мусульмане, бегут из СССР задрав штаны. Они ж не от Москвы, они ж от вас бегут, Михаил Сергеевич! Как черт, я извиняюсь, от ладана.

– Союз, Борис, будет всегда. Перебесятся.

– А дальше – што? Россия затрещит?!

– Россия не развалится. Не этот союз будет, так другой!

Ельцин вскинул глаза:

– Какой другой? Вы там ш-шта, значит, с Бакатиным придумали?

– Мы… мы ничего, – вздрогнул Горбачев. – А что мы можем придумать? Но без Союза никак; Сталин, Борис, не дурак был, хотя Сталина, ты знаешь, я ненавижу, но об этом после. Ты… – Горбачев помедлил, – ты пойми: Президент Ельцин не может быть вором. Я власть не отдам. Значит, Борис Ельцин должен эту власть украсть! Спереть, по-русски говоря… Помнишь, наверное, из истории: царь Борис был такой… тезка твой, он ведь что сделал, как пошел? Мальчишку в Угличе загубил – тем и запомнился. И ты, Борис, тоже, я вижу, не спокоен, хотя, я понимаю, у тебя ж выхода нет, ты ж на большую дорогу сейчас вышел, но это опасно. Это и есть, значит, украсть власть…

«А с ним, между прочим, надо бы заканчивать, – вдруг понял Ельцин. – Снимать с работы. Бурбулис прав: лучше ужасный конец, чем ужас без конца…»

– Ну «украсть» – это, конечно, метафора, я ж тут в общих чертах обрисовал…

Горбачев откинулся на спинку кресла и вытянул ноги.

– Если мы не договоримся, Борис, мы и Союз взорвем, и Запад нас не поймет, Америка не поймет, это факт.

– Не взорвем, – сказал Ельцин. – Обойдемся малой кровью.

– То есть? – насторожился Горбачев.

– А это метафора, Михаил Сергеевич…

…Огрызок яблока лежал на тумбочке рядом с кроватью.

Кто-нибудь догадался, что, разрушив Советский Союз, он прежде всего разрушил себя и свою семью?..

Кто-нибудь понимает, как это страшно?

14

Если здесь, в районе, кого-то сильно-сильно обижали, мало кто обращался в милицию: люди шли к Акопу Юзбашеву.

Акоп был справедлив. Больше всего на свете он не любил бандитов и милиционеров. За годы подполья (почти десять лет Акоп феноменально прятал от ОБХСС и местного КГБ свои цеха и заводики; они отлично знали, что именно Акоп наводнил Московскую, Ярославскую и Тульскую области моднейшими плащами «болонья» собственного производства, причем эти плащи были не хуже итальянских. Но Акоп так спрятал свое производство, что его цеха можно было искать еще лет сто, не меньше) – за годы подполья у Акопа самозародился собственный кодекс чести.

Советский Союз быстро, едва Акоп закончил среднюю школу, поставил его как бы перед выбором: либо он будет жить так, как все, получая за свой труд сто – сто пятьдесят, с годами, возможно, сто восемьдесят рублей, либо он будет работать на себя, а не на страну, то есть откажется от советской экономики, но в отместку за свою свободу каждый день, каждый час будет рисковать, ужасно рисковать. Призрак тюрьмы маячил перед ним.

У Акопа были золотые руки, он с одиннадцати лет работал по пять-шесть часов каждый день, чинил в соседней мастерской старые, вдребезги разбитые автомобили. Нет, Акоп не мог понять, почему в Советском Союзе все, и рабочие люди, и лодыри, должны быть равны друг перед другом? Если в государстве, решил Акоп, нет справедливости, значит, у него, бакинского армянина Акопа Юзбашева, внука знаменитого Гайка Теймуразова, одного из владельцев каспийской нефти, будут – в этой же стране! – своя собственная экономика и своя собственная справедливость.

Все свое: и деньги, и законы. Другой страны у него нет, другой Родины – нет, значит, и начинать надо с себя, со своей улицы.

Здесь, в Пушкино, в этом отдельно взятом районе Советского Союза, Акоп Юзбашев решил заменить собой государство. Построить свою собственную страну, пусть крошечную, но (в его понимании) справедливую, ибо если правды нет нигде, она по крайней мере должна быть там, где живут его дети, – иначе как себя уважать?