Русский апокалипсис

В Стамбуле море — такая же реальность, как в Москве — водка. Просто надо знать, куда плыть. В Мраморном море — рукой подать от Стамбула — вырастают Принцевы острова. Сюда свозили тех принцев, которые не нужны были султанам, и им выкалывали глазки. Живите, но без глазок. С Троцким было хуже. Он жил здесь четыре года, на одном из островов, выдавленный из своей же коммунистической грезы — среди греческих вилл, презирая уже свалившую из Стамбула русскую эмиграцию, которая потрясла турок времен Ататюрка тем, что в русских ресторанах еду подавали женщины. Его никто еще не убил. Но смерть уже витала над ним. А остров такой красивый. Он стал писать книгу. Наверное, о революции. Я был у него на вилле. Она вся разрушилась, крыша обвалилась, как будто вилле тысяча лет. Мне сунули по-дружески кусок черепицы на память — я его выбросил: что мне Лев Давыдович Троцкий? Вокруг дико растут никому не нужные пальмы. И бегают кошки — хозяйки турецкой земли. В этих краях кошки сильнее людей. Голые кошки не носят чужих вещей. Голые кошки не верят в кошачью рекламу.

Необыкновенный фашизм

Норвежские власти запретили своим гражданам курить во всех общественных местах, включая бары и рестораны. Это не самая крупная дата в истории Европы, но она знаменательна. Если не курить в баре, то зачем там пить?

— Я против этого закона, — сказала мне молодая красивая норвежка, встречавшая меня в аэропорту Осло. — Но я подчиняюсь мнению большинства.

Я прилетел в Норвегию на университетский конгресс, где обсуждалась судьба гуманизма в XXI веке. Мои позиции отличались идейной путаностью. Я курю, но я в принципе против курения. Я понимаю его вред, но мне не совсем понятно, зачем продавать сигареты в магазинах (в Норвегии пачка сигарет уже стоит восемь долларов), если на пачке страшными черными буквами написано, что табак убивает или что «курение сделает вас импотентом». Я — за демократию, но, зная судьбы литературы и астрономии в Европе прошлых веков, я осторожно отношусь к мнению большинства, стараясь как можно меньше ему подчиняться. Очевидно, что Европа двинулась вслед США в борьбе за здоровую жизнь, смысл которой и решает демократическое большинство, запретившее, например, аборты в Польше. Конечно, у каждого свое представление об абортах, но мой старый приятель Адам Михник, бывший диссидент, а теперь владелец большой газеты, рассказал мне в той же Норвегии, что немцы строят крупнейший «абортарий» на самой границе во Франкфурте-на-Одре для своих польских друзей.

Михник устроил ужин в честь нескольких гостей конгресса в рыбном ресторане на берегу столичного фиорда. Курить мы с ним выбегали на свежий воздух, который представлял собой северное сочетание дождя и сильного ветра. Сигареты либо мокли, либо сгорали в момент. Мы чувствовали себя обманутыми. Зато еда была вкусной. Не обошлось, однако, без приступа гуманизма. За нашим столом сидели, в основном, американцы и норвежцы, люди ученые и рассудительные. Все они взяли по рыбному филе, а я заказал шикарного лобстера. Маленькая черноволосая официантка, видно, из Турции, принесла показать мне морское чудовище, еще шевелящее клешнями, впрочем, уже совсем не смело. Я только собрался одобрить это будущее блюдо, как сидящая рядом американка язвительно заметила мне, что я своим кивком обрек лобстера на заклание. Я, конечно, мог бы напомнить ей о пытках, которые устраивали американские солдаты в Ираке, но гуманно рассудил, что она к этому не имеет прямого отношения. Между тем я имел прямое отношение к закланию лобстера. Весь стол смотрел на меня, потому что когда спорят с русским, то всем интересно. Я уже успел сделать свой доклад о гуманизме в России, который много раз прерывался здоровым смехом. Особенно смеялась ученая братия, когда на вопрос, считаю ли я Путина гуманистом, я не моргнув глазом ответил:

— Да.