Русский апокалипсис

Но теперь моя задача была более сложной. У всех на глазах я пожелал смерти лобстеру. Правда, венгр, румын и поляк Михник были скорее на моей стороне. И не только в деле лобстера. Вообще в Европе все складывается довольно странно. На конгрессе были фантастические доклады западных гуманитариев. Они считали, например, что идея Бога и гуманизм несовместимы. О, этот светлый образ Чернышевского! Был, правда, седой, длинноволосый ирландец, поклонник доморощенной универсальной Церкви. Тот напирал на то, что всем нам вместе надо учиться петь «новую песню», но, по-моему, он еще не придумал ее содержание и все только повторял «God bless you!», а мне специально сказал: «God bless Russia!» Так вот, Восточная Европа, не успев избавиться от русских и переименовать себя в Среднюю Европу, стала стремительно находить с русским много общего. Во-первых, они все курили или хотя бы пили много пива и других напитков. Во-вторых, они обладали чувством здравого смысла и отделяли гуманизм от программ левых партий. Румын и вовсе был наш человек: с животом, веселый, неряшливый. Единственно, в чем румын мало походил на русского: он знал французский язык. За нашим столом были еще два норвежца. Один представился как космополит, другой — как националист. Разницы в их воззрениях я не обнаружил; к тому же, они братались с каким-то подозрительным хватанием друг друга за разные места. Когда находишься в чужой стране, разница политических позиций видится туманно, как в мутном зеркале. Не знаю, какой сделать из этого вывод. То ли политика умирает на расстоянии, то ли она малозначительна, если страна нормальна. Впрочем, национализм Норвегии оказался реальным делом. В магазине, куда я зашел купить все те же сигареты, брали только норвежские кредитные карты, что выглядело абсурдом. В ресторане, где я обедал, старушка с испитым лицом матери викинга наорала на меня за то, что я разговариваю не по-норвежски, будучи в Норвегии, а я ей глупо, мило улыбался, потому что ничего не понимал. Когда же я понял, в чем дело, она уже потеряла ко мне интерес: официант принес ей виски.

Однако вернемся к лобстеру. Много лет назад в ресторане ЦДЛ я поспорил с писательницей Петрушевской по схожему поводу. Ей принесли жареную рыбу, целиком, с глазами, и она сказала, что ей ее жалко. Я заметил, поморщившись, что это — «рыбий гуманизм», после чего мы до сих пор не можем найти общий язык. Подобная ситуация ожидала меня в фиорде. Наученный горьким опытом, я понял, что надо действовать по-другому. Пока лобстер предсмертно лебезил на подносе, я спросил у турецкой официантки:

— Сколько он стоит?

Она задумалась, не понимая, к чему я клоню. Поскольку в Европе люди считают деньги, она подумала, что принесла слишком большого лобстера, и предложила мне обменять его на поменьше. Скупость европейского человека всегда приводила меня в волнение. В Польше люди готовы были взойти на костер во имя «Солидарности», но стоило попросить у них сигарету, как они делали недовольное лицо. В тот же день, перед тем, как собраться в ресторане, мы всем своим гуманистическим коллективом отправились кататься на кораблике, и к нам присоединилась одна тетка из местной газеты, которая освещала наш конгресс. Так ей университет отказался платить за билет, а стоил билет около четырех долларов. Она устроила по этому поводу скандал, и ее, в результате, не пригласили на ужин из принципа. Чтобы загладить перед ней вину, я пригласил ее в кафе, мы славно провели время, но, когда она уходила, она попросила у меня деньги на такси, раз я ее пригласил в кафе. Я сделал круглые глаза, но так, чтобы она не заметила, а потом дал ей денег на такси, включая щедрые чаевые. Со щедростью в Европе надо быть осторожным. Щедрость — примета бандитов. Мне рассказывали в Инсбруке, что русские дают огромные чаевые тем, кто учит их кататься на горных лыжах. Они думают, добавили австрийцы, что таким образом быстрее научатся кататься. Но все равно, что бы о вас ни подумали, если вы в Европе, удивляйте всех щедростью. Давайте таксистам и официантам большие чаевые. Есть шанс, что после этого Европа начнет говорить по-русски.

Я достал деньги и положил на поднос с лобстером.

— Этого хватит? — спросил я.

— Да.

— Тогда отнесите его и выпустите в море.

Что же касается необыкновенного фашизма, то это совершенно другая история. Мы как гуманисты осмотрели достопримечательности Осло. Среди нас еще была и та журналистка, которую позже не накормили за скупость. Нас отвезли в парк со скульптурами. Невероятное зрелище. Норвежский скульптор Альфред Вигиланд заполнил пространство парка большими телами здоровых и сильных людей. Там есть и дружба, и эротика, но больше всего там темы отцовства как великого покровительства сильного слабому. Там еще и голые старухи из гранита, с честно увядшей грудью. Когда немцы вошли в Норвегию, они помогли деньгами скульптору закончить свою композицию из двухсот с лишним работ. Вигиланд, умерший в 1943 году, — выдающийся скульптор. Он увидел будущее без табака и других вредных привычек.

— Ну, как? — спросили меня норвежцы.