Русский аркан

– Другой у нас нет. Главное, быть готовым. На Сандвичевых островах я намерен решить этот вопрос раз и навсегда. Да! – спохватывался вдруг Лопухин. – Это течение… Куро-Сиво, верно? Мы в нем? Оно замедляет наш ход?

– Не беспокойтесь, мы южнее. Здесь и ветра более приемлемые для нас… Разве вы не заметили, что становится теплее? Фактически мы уже в субтропиках.

Нотку снисходительности в его голосе, столь естественную в разговоре моряка с сухопутным, Лопухин предпочитал не замечать. Вникать чересчур глубоко в вопросы судовождения граф не собирался, у него и так хватало забот.

Во-первых, изучение японского языка и обычаев страны – раз уж на борту оказался японец. Глупо было бы не воспользоваться случаем. Началось все с жалкого часа в день – больше измотанный Кусима поначалу не выдерживал – и дошло до трех-четырех часов ежедневно, к большому неудовольствию Еропки, жалующегося, что японский язык еще хуже «Одиссеи» проклятого грека. Потакать безделью слуги Лопухин, однако, не намеревался.

В разряд «во-вторых» попал Нил. С юнгой граф занимался не менее часа в день, внедряя в его голову правописание, математику и историю. Географией и основами навигации с Нилом занимался Кривцов. Если учесть, что никто не освобождал выздоровевшего юнгу от двух ежедневных вахт, жизнь мальчишки никак нельзя было назвать праздной.

В-третьих, не менее часа в день граф и его слуга занимались французской гимнастикой. По мере того как баркентина спускалась в южные широты и забортная вода для обливания торса становилась теплее, мнение иных матросов о барине как об изувере-кровопийце понемногу менялось.

Наконец, в-четвертых и в-главных, по-прежнему много времени граф проводил наедине сам с собой, запершись у себя в каюте. Оттуда сквозь иллюминатор вился дымок табачного пиратского зелья и временами доносился надрывный кашель. «Думает!» – сообщали друг другу матросы, поднимая вверх палец, кто с уважением, кто с издевкой. Один раз в коридоре возле каюты была обнаружена мятая бумажка, исписанная, а больше изрисованная рукой графа – какие-то непонятные буквы, стрелки, квадратики и кружочки. Барская заумь, словом.

В такие часы Еропка блаженствовал и если не шел поболтать с подвахтенными, то спал или ковырял в носу. Беззаветному лодырю, каким может быть только русский слуга, и в голову не придет зубрить в свободное время японские слова, выполняя приказ барина, и пусть тот хоть лопнет от злости! Из-под палки и под присмотром – ну так и быть. Хотя баловство. Самостоятельно – ищи дурака!

Часы безделья кончались внезапно и всегда одинаково.

– «Вареный рис», – требовал японского перевода барин.

– Это сарачинская каша, что ли? – брезгливо кривился Еропка. – Гохан. Простое слово, от нашего «охать».

– «Палочки для еды».

– Супун.

– Врешь, это ложка.

– Ну и правильно, – строптивничал Еропка. – Ложкой суп едят, а чем едят – это супун. Тоже, палочки какие-то выдумали!

– В третий раз тебе говорю: японцы едят рис палочками.

– Ну так ложкой же удобнее!

– Японцы так не думают.

– Но мы-то с вами не японцы, барин!

– Хаси. Чтоб завтра знал. Не выучишь это слово – заставлю учиться есть палочками. Кусима научит.

Еропка тяжко вздыхал, постанывал, пытался выдавить слезу – все напрасно. Барин на уступки не шел. Барин был кремень. При таком барине слуге оставалось лишь страдать.

Но был бы он иным – разве стоило бы служить такому? Тьфу! Известно, отчего чаще всего страдает русский человек.

Оттого, что сам этого хочет.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ, в которой Акакий Фразибулович Царапко, оставаясь в тени, демонстрирует гениальность

Министерство двора в громоздкой бюрократической машине Российской империи – не самая заметная и, признаем это с риском быть обвиненными в отсутствии верноподданнических чувств, не самая важная деталь, стоящая вдобавок особняком. Тем не менее от него непосредственно зависит благополучие многих тысяч людей, а опосредованно – десятков тысяч.

У министра двора множество забот, главная из которых отнюдь не организация торжественных приемов, дворцовых увеселений и заграничных поездок царской семьи, как думают иные малосведущие люди, и даже не подбор дворцовой обслуги, а управление имуществом августейшей семьи. Хороший министр двора похож на опытного управляющего, в свою очередь, имеющего под своим началом главноуправляющего делами с несколько скопидомскими наклонностями. Рисковать оба не любят, часто предпочитая меньший, зато верный барыш.

С точки зрения большинства населения, особенно крестьянского сословия, между «казной» и личными средствами батюшки царя такая же разница, как между жерехом и шереспером или лабарданом и треской. Статочное ли дело, чтобы сам «государь-анператор» не мог взять из казны денег сколь ему потребно? Кто грит «нет»? Ты энто чаво, очкастый, к становому захотел? Хватай, мужики, сицилиста!