Русский авангард. И не только

Эта «историческая» (как ее называла Алиса) работа пережила ленинградскую блокаду и стала одной из любимых. Всегда висела на стене, одетая в плетеную рамку.

Однажды Алиса просит меня прийти. Вхожу и вижу на мольберте авторское повторение любимого натюрморта, только что написанное, пахнущее свежей краской. На мой вопросительный взгляд Алиса с напускной наивностью говорит, что к ней приходили сотрудницы Русского музея и выбрали несколько картин для закупки, в том числе этот натюрморт. Отдавать его очень жалко – он единственный в своем роде, поэтому она за два дня сделала копию и через неделю, когда живопись подсохнет, отдаст копию в Русский музей. «Они же все равно там ничего не понимают», – с неуверенностью добавила она и с надеждой посмотрела на меня. Бедная Алиса! Она ждала, что я буду в восторге от ее хитрости (или по крайней мере одобрю ее). Ведь не зря же Хармс считал, что она «хитрее Рейнеке-Лиса». Но, увы! Эта наивная подмена не состоялась. Я убедил Алису, что в Русском музее все-таки кое-что понимают. Алиса со мной согласилась и копию оставила у себя. Но в Русский музей ни одной работы не отдала. А копия через некоторое время была подарена мне, и мы вместе еще раз посмеялись над историей. В 2000-е годы оригинальный натюрморт промелькнул на одном из европейских аукционов. Уже после выставки – единственной персональной за долгую жизнь – я предложил Алисе опубликовать что-нибудь из ее воспоминаний. А ей было что вспоминать. Многое было уже написано. Ведь она была не только прекрасным рассказчиком, но и обладала литературным даром – писала интересно и легко.

Предполагалось, что воспоминания Алисы будут опубликованы в ежегоднике «Панорама искусств», который я редактировал и фактически составлял. Это было детище Юрия Максимилиановича Овсянникова – как, впрочем, и вся редакция ежегодников при издательстве «Советский художник». «Островок либерализма и свободной мысли» – так нужно было бы называть нашу редакцию. Овсянников был прирожденным издателем и выдумщиком; он умел собирать вокруг себя людей, он знал обходные пути и запасные входы и выходы. Не зря на войне был разведчиком. В мирной издательской жизни этот опыт был как нельзя кстати.

Расцвет нашей редакции пришелся на годы самого глубокого брежневского застоя. Но Юрий Максимилианович, прикрываясь неизбежными передовицами о соцреализме, «пробивал» самые разные запрещенные материалы – статьи, воспоминания, исследования – о русском авангарде, о 20–30-х годах, о современном (не советском) искусстве. Какие только имена не мелькали на страницах наших ежегодников! И все это была заслуга Овсянникова. Сегодня мои похвалы деятельности Овсянникова и нашей редакции могут показаться преувеличенными, но в те годы это было настоящим, полезным, в некоторой степени небезопасным делом (был постоянный риск выговоров, увольнения и даже «волчьего» билета).

В редакции появился Владимир Иосифович Глоцер – «хармсовед», как он про себя иногда говорил, специалист по детской книге и знаток своего дела. Он и подготовил Алисины воспоминания о Данииле Хармсе к печати. Они были опубликованы в третьем выпуске «Панорамы…» с его предисловием. Алисе понравилось. В 1989 году, уже после смерти Алисы, в последнем, тринадцатом, выпуске «Панорамы…» появился еще один материал – «Алиса Порет рассказывает и рисует»: Глоцер собрал выдержки из ее дневников и написал, как всегда, отличное предисловие.

Тогда завязалась моя дружба с Глоцером. С грустью об ушедших вспоминаю наши вечерние посиделки «на троих» с Овсянниковым и Глоцером в пустой редакции: громогласный смех Овсянникова, крики Глоцера, остроты и взаимные язвительности, байки, байки, байки… Были и откровенные разговоры о важных вещах – об истории, о власти, об искусстве. Мы не боялись говорить – за это уже не сажали, а стукачей в редакции не было.

В разговорах с Алисой – вернее, в ее рассказах (я-то больше слушал) – тоже рождалось ощущение причастности очень важным вещам. Поскольку она была носителем безвозвратно ушедшей культурной эпохи. Всегда поражала ее память. Алиса помнила и умела воспроизвести мельчайшие детали (свойство школы Филонова, чьей верной ученицей она оставалась всегда), а в остроте восприятия доходила иногда до высот язвительности и ехидства (это свойство она переняла у Хармса). Именно поэтому в ее ярких описаниях событий и людей оживала история.

Примечания

Пути и распутья русского авангарда

Опубликовано в изд.: Андрей Сарабьянов. Пути и распутья русского авангарда. М.: Искусство – XXI век, 2019.

Печатается с сокращениями.

Импрессионизм через призму авангарда

Архивы:

РГАЛИ. Ф. 3145. Оп. 1. Ед. хр. 609. Л. 1-68.

Использованная литература