Русский батальон

– Вообще-то Дарвин описывает это несколько иначе. Животные размножаются и изменяются, приспосабливаясь к экологическим нишам. А потом среда вдруг меняется. Падает метеорит, начинается оледенение и так далее. И прежние ниши исчезают. Те, кто сумеет найти себе новую нишу, выживают. Прочие вымирают.

Он отряхнул руки, взял трость, внимательно осмотрел ее и внезапно резко хлестнул по верхушкам хвоща.

– Вот и люди так же. Они приспосабливаются к определенной нише. А потом возвращается прилив и все песчаные замки смывает. Обычно приливом работаем мы. Военные.

Она заглянула ему в глаза. Видно было, что он пытается настроиться на очередное воспоминание.

– Их коммерческий директор… Я его видел. Маленький такой старичок. У него был огромный офис, но все свои вещи из этого офиса он вынес в маленьком чемоданчике. Наверно, ему просто никто никогда не говорил, что он убийца.

Капитан посмотрел на море.

– Я однажды видел маленькую черепаху, красно-бурую и коричневую, как лакированная шкатулка. В Вест-Пойнте на Гудзоне, к северу от коридора огня. Она была похожа на того директора. Она лежала у дороги, у нее был раздавлен панцирь. Она не знала, что на свете есть танки.

Он умолк.

– Я читала про коридор огня, – сказала Ханна, догадавшись, о чем он думает.

– Им повезло, – ответил капитан. – Тем, кто подцепил чуму во время войны волшебников, пришлось куда хуже.

– А что это за слово, которое хеэр де Канцов употребляет как ругательство?

– «Плесень»? Да, это с тех времен. Они распространили очень опасное заболевание, передающееся половым путем. Его жертвы походили на пораженных белой проказой.

Он помолчал.

– Как ни странно, катастрофа оказалась наилучшим выходом. Она дала нам шанс – не всем, но многим. Она, как Черная Смерть, дала толчок следующим поколениям.

– Четыре миллиарда жертв… – заметила Ханна.

– Это не слишком высокая цена за выживание и открывшийся путь к звездам. Нам все равно пришлось бы расплачиваться, рано или поздно. Мы отравили леса и реки и все продуктивные районы океана – а их и так было не много; сбились в такие кучи, что нечем стало дышать. Если бы катастрофа не случилась вовремя, мы деградировали бы настолько, что уже не смогли бы восстановиться.

Он подобрал сломанный хвощ и погладил его.

– Я знаю, – сказал он, не глядя на нее. – Быть может, было бы лучше, если бы мы все остались дома и любили друг друга? Господи Боже мой, мы ухитрились испакостить все миры, куда пришли, включая этот!

Пока он говорил, над горами, поросшими лесом, собрались пухлые облачка. Облачка потемнели, превратились в грозовые тучи. Небо рассекла молния, хлынул дождь, и через несколько минут пыль на дороге превратилась в непролазную грязь.

– Давай уберем все это в пикап, – сказал Санмартин, подхватив свою трость, рюкзак и автомат.

– Да ну еще! – ответила Ханна. – Спрячем под стол и поедим прямо тут.

Когда они управились с фруктами и жареным мясом, Ханна вновь заговорила. Она смотрела на струи дождя, стекающие по стенам их убежища и устремляющиеся в канавку, которую прорыл Санмартин. Она заговорила о том времени, когда еще жила на Земле.

– Мне было девятнадцать лет, когда я начала преподавать в лагерях. Там до сих пор есть лагеря для африканеров; которым не разрешают устроиться на работу. Однажды осенью я сказала детям: «Давайте организуем команду регбистов». Они сказали, что это здорово, только лучше сделать две команды, чтобы они могли играть между собой. Я сказала, что это хорошая идея. Я назначила двоих самых сильных мальчиков капитанами, и они стали подбирать себе команды.

Первую тренировку назначили на субботу. Я спросила, как Они решили назвать свои команды. Мальчишки сказали, что они об этом еще не думали, но если надо непременно как-то назвать, то пусть одна команда будет называться «Потгитеристы», а другая – «Маланисты». Потому что в одной команде были ребята из семей, которые поддерживали Пот-гитера, а в другой – из семей, которые поддерживали Малана. Я извинилась и ушла в комнату девочек. Мне стало плохо.

Позже – гораздо позже – мне позвонил отец, – продолжала она с таким видом, словно рассказывает историю, слышанную от кого-то другого и не имеющую к ней никакого отношения. – После того, как моя мать умерла, отец женился вторично. Мы никогда не были близки с ним, особенно с тех пор, как я уехала учиться. Но он позвонил и сказал, что выбил для нас пятерых – моей мачехи, ее двоих детей, его самого и для меня – разрешение на эмиграцию. Не то чтобы он был груб, но фактически приказывал улететь. Я ответила, что мне надо подумать. И вот тогда он принялся умолять меня, чтобы я согласилась. И я согласилась. Он меня никогда ни о чем не просил, кроме того раза.

– Твой отец умер? – спросил Санмартин.

– Да. Сердце отказало. Но на корабле… Понимаешь, корабль был битком набит африканерами, целыми семьями. Это было как воссоединение: половина моего класса летела там же. И только много дней спустя я заметила, что летели только «потгите-ристы». Никого из «маланистов» там не было. Вот тогда я поняла, почему отец так просил меня уехать.