Русский декамерон, или О событиях загадочных и невероятных

Поначалу я роптал: «Господи, чем я провинился, за что такое наказание?» А потом сам себе же и ответил: «Бога и совесть забыл, гордыня заела, грешил много и самозабвенно. Разве только воровства и убийств не было, а остальной "букет" — пожалуйста! И вот, лукавый — тут как тут!»

Вот в таких невеселых мыслях лежал я как-то вечером на больничной койке и принимал седуксен — таблетку за таблеткой. В палате никого не было — больные в холле смотрели телевизор. И вдруг невысокая грузная фигура отделилась от стены и приблизилась ко мне. Я прикрыл глаза и замер. Фигура наклонилась надо мной, и я почувствовал, как чьи-то усы коснулись моего лица и чьи-то губы поцеловали меня в лоб.

— Вот был человек, мнил себя сильным и умным, ан нет его! — слышу я голос моего «друга» Горика, — думал, небось, — молод еще, вся жизнь впереди! Жалость-то какая!

Я раскрыл глаза и увидел над собой лицо гадко улыбающегося Горика. Ярость охватила меня, захотелось наговорить ему что-нибудь резкое и обидное, но понял — зря! Он только и ждет этого, и надеется, что помру я от гнева тут же, при нем.

Горик продолжал говорить уже жестко:

— А если бы этот «живой труп» не пропил свою память, то вспомнил бы, как мы с ним в Могилеве в гостинице «Первомайской» пили вместе после того, как я спас его. Помню, пили портвейн армянский, под названием «Лучший». Молодой, но уже с гордыней, человечишка, подвыпив, заявлял, что славы хочет всемирной, чтобы все вокруг знали его! А я его и спрашиваю — может, согласишься на золотишко, на денежки, на них же все купить можно, в том числе и славу? Но человечишка выплеснул остаток портвейна из своего стакана мне в лицо и провозгласил напыщенно: «Золото и деньги — отставить! Славы, повторяю, хочу!» Адушу, — спрашиваю, — заложишь, за славу-то свою? Человечишка протрезвел: «Ты что, всерьез? Не хочу по пьянке важных вещей обсуждать, но если бы все было взаправду, думаю, договорились бы!» Вот мы и встретились — всерьез и на трезвую голову, давай договариваться! Да сейчас ты заложишь душу, прости, «за милую душу» и не славы всемирной попросишь, а годик-другой своей презренной жизни! Ну что, по рукам? Хотя, по каким рукам, ты же ими и двинуть-то теперь не можешь! — и Горик гадко расхохотался.

От ярости я и про болезнь забыл. Не учел «дружок», что эти слова он говорит спортсмену-силовику!

— Отчего же, — я старался говорить спокойно и как бы устало, — по рукам так по рукам, правой еще маленько пошевелить могу!

Я с трудом извлек из-под одеяла ослабевшую правую руку. Горик, презрительно улыбаясь, подал мне свою… И тут я молниеносным движением здоровой левой обхватил его за шею моим любимым «удушающим захватом сбоку». Не ожидавший такой прыти, Горик упал на постель и, хрипя, пытался разжать захват. Но теперь-то его и домкратом нельзя было разжать! Пока он хрипел, я шептал слова, которые слышал как-то от попа в церкви: «А на нечистого, на лукавого, на искусителя — тьфу на него, тьфу на него, тьфу на него, отрекаюсь я от него!»

Шепчу и думаю, чем бы доконать лукавого? И вспоминаю — под кроватью стоит «ночная ваза», которую еще не выносили. Нашарил слабой правой рукой эту «вазу», повернул ослабевшую голову Горика мордой кверху и, пачкая собственное одеяло, залил пахучую жидкость прямо ему в раскрытый от удушья рот.

— Попей, дружок, теперь портвейна «Худшего», не всегда же «Лучшим» баловаться!

Закашлялся Горик, аж посинел весь. Скинул я его с койки, и пополз он прочь, подметая пол пышными усами. И постепенно исчез, как бы растаял в воздухе.

ТРОФИМ

И вот опять я один в палате. Лежу себе на койке в прострации, в голове — сумбур. Никак не могу взять в толк — существовал ли этот Горик вообще или все, что связано с ним, — только моя фантазия? А может, только в больнице меня посетил его призрак, ну а довел меня до этой больницы — реальный человек, плохой, конечно же. Путаясь в этих мыслях, я дотянулся до тумбочки, достал опять пачку седуксена и проглотил три таблетки. Вскоре «словил» кайф, в полусне стали возникать беспорядочные «глюки». И вдруг один из «глюков», а может, это был и не «глюк» вовсе, приобрел очертания моего покойного товарища по спорту — великого штангиста. Это был чемпион мира и Олимпийских игр в среднем весе, знаменитый русский богатырь — Трофим Ломакин. Я познакомился с ним на сборах в Сухуми, о чем уже писал. Трофим как-то по-отечески отнесся ко мне (да и был он почти вдвое старше), как говорят, «курировал» меня, научил многому полезному и интересному в спорте.

Трофим сел на стул рядом с моей кроватью и стал кулаками тереть себе глаза. Мне показалось, что он пьян — это случалось с ним, по крайней мере в Сухуми, частенько.

— Трофим, что с тобой, ты что — плачешь? — удивленно произнес я, не вполне воспринимая реальность происходящего. Только что позорно исчез призрак моего недруга Горика, а тут — снова виденье, теперь моего доброго приятеля. Было отчего крыше поехать!