Русский дневник солдата вермахта. От Вислы до Волги. 1941-1943

Впереди нас вела бои танковая группа Клейста[27]. Им никак не удавалось продвинуться вперед. Мы на два дня задержались в деревне, где дома стояли вдоль пыльной грунтовой дороги. Единственный колодец, представлявший из себя деревянный сруб с вытоптанной вокруг землей и журавлем с ведром, быстро опустел. Машина с цистерной нашей полевой кухни то и дело вынуждена была трястись по ухабам до отдаленного ручья. Лето заканчивалось. Поля опустели. Дул приятный ветерок. Еще пару дождливых дней – и наступит осень. Природа стала готовиться к зимней спячке.

Мы с Ханом, Блумом и Эрхардом сидели во дворике небольшого домика. Блум пришел навестить своего земляка Хана. И хотя они не любили друг друга, все же их объединяла общая забота – оба давно не получали писем из дома. Эрхард поставил в печь выпекаться хлеб. Бланк невдалеке колол дрова, отобрав топор у выделенного для этой цели русского, поручив ему собирать чурки. То и дело, дружелюбно улыбаясь, появлялась хозяйка, чтобы повесить на веревки очередную порцию нашего выстиранного белья.

Блум отошел в сторону. Через пару минут он вернулся, ворча на ходу:

– С кем приходится воевать! Пулеметы у них есть, а вот туалетов нет.

Он, смущенно улыбаясь, поправил штаны. Блум постоянно подчеркивал, что вырос и вращался в высококультурных кругах. Я не удержался и смиренно заметил, что его бабушка с дедушкой, вероятно, тоже ходили по нужде в деревянный домик у себя в Швабии. Хан расхохотался.

Мы были знакомы с Блумом уже более года. Это был темноволосый, невысокого роста сухопарый парень с жилистой шеей и выступающими скулами на лице. Он считал, что проявлением прогресса служит прием пищи из фарфоровой посуды.

– Я знаю, что ты восторгаешься голыми женскими ногами и грубым крестьянским хлебом, – парировал Блум и отшвырнул буханку хлеба, которую Эрхард специально испек для хозяйки дома.

– Если бы вся наша армия питалась батонами белого хлеба, как ты, то нам лучше было оставаться в Карлсруэ или Вене, – ответил я, зная, что Блум страдает желудком.

– Действительно, – подхватил Хан, трясясь от смеха, – каждому десятому немецкому солдату тогда выдавали бы диетическое питание.

– Господину унтер-офицеру Блуму, – вмешался в разговор Бланк, воткнув топор в полено, – следовало бы идти в СС. Там выдают не буханку хлеба и мармелад, а кое-что получше.

Блум зло прищурился. Он был членом нацистской партии и охотно пошел бы служить в СС, но не вышел ростом. Ему отказали, объяснив, что люди карликового роста не могут быть приняты в СС. В порыве откровения Блум сам как-то рассказал об этом.

– Мне кажется, что им даже ночные горшки выдают, – продолжал издеваться Бланк.

– Бланк, попридержи свой язык, иначе я вынужден буду перейти на официальные отношения! – пытаясь прекратить перебранку, воскликнул Эрхард.

– Пытаешься раздуть из мухи слона? – обиженно пробубнил Бланк и, замолчав, вновь принялся рубить дрова.

– Блум, – смягчая ситуацию, продолжил Эрхард, укоризненно качая головой, – ты самый умный и рассудительный человек в роте, а не видишь, что русским не нужны клозеты и шнурованные ботинки. Они не пользуются уборными и не едят белый хлеб. Совсем как пруссаки!

– И не занимаются спортом, – подхватил Хан.

– Совершенно верно, – согласился с ним Эрхард. – Он им тоже не нужен. Кстати, неужели тебе не надоели твои пробежки? Тебе мало наших дневных забегов?

Хан, если позволяла обстановка и время, все еще продолжал бегать в плавках по утрам, о чем было известно во всем полку.

– Мы – старинный культурный народ, – вновь начал Блум и, обращаясь ко мне, добавил: – Если ты почитаешь Шпенглера…

Я было отмахнулся от него, но тут вмешался Хан:

– Что ты хочешь сказать?

– Ну, говори же, – подбодрил его Эрхард. Ему доставляло большое удовольствие слушать наши с Блумом споры.

– Для меня он слишком тяжел для понимания.

Хан и Эрхард поинтересовались, кто такой Шпенглер. Блум пояснил, и они удовлетворенно кивнули, а затем захотели послушать мое мнение.

– Мне точно известно, что правящая партия ничего не хочет знать об этом Шпенглере, – ответил я и с улыбкой посмотрел на Блума.

Тот покраснел как помидор, но сдаваться не пожелал.

– Вот увидишь, – нашелся он. – Его взгляды правильные. И если партия не хочет говорить о нем, то делает это из известных ей соображений.

– Ну да. Расовая теория…

– И усталость.

– Но мы бодры и являемся примером обновления…

Оба унтер-офицера посмотрели на Блума и расхохотались.

– Этот Шпенглер прав, говоря о закате старой Европы! – крикнул Бланк, потрясая топором.

Блум стал белее снега, и мне стало его жалко. Я попытался исправить ситуацию:

– Домотканые полотна, свежая солома для сна, вручную побеленные дома, старые горшки кочевых времен – все это заслуживает презрения. Им на смену в дома пришли громкоговорители, которые нельзя выключить, восхищение машинно-тракторными станциями.

– Что ты имеешь против громкоговорителей? – опять крикнул Бланк.

– То же, что Блум имеет против голых ног, – ответил я.

– Откуда у тебя такие хорошие познания о России? – поинтересовался Блум.

– Мне приходилось читать Толстого, Тургенева, Пушкина и Гончарова.