Русский дневник солдата вермахта. От Вислы до Волги. 1941-1943

– Ты просто авантюрист, отчаявшийся человек, который, кроме войны, не видит иного выхода. Лично я нахожу ее омерзительной. Она – это ад на Земле. У тебя есть задатки военного, и поэтому ты прекрасно себя чувствуешь, когда надо скакать верхом и повиноваться.

– Не мне тебе напоминать, что повиновение и послушание являются смыслом жизни члена любого монашеского ордена. А для нас, военных, казарма – это тот же монастырь, балда ты эдакая. Так что разницы никакой нет.

– Только у военных послушание приводит к плохим последствиям.

– Это как посмотреть. Разве то, что мы сейчас делаем, не является своеобразным крестовым походом?

– Походом, где вместо креста свастика?

– Ах, брось. Кто здесь является национал-социалистом? К ним принадлежат служащие, боящиеся потерять свою должность, и маленькие люди, трясущиеся от страха за свою семью. Мы воюем не за Гитлера.

Циппс искоса посмотрел на меня и с вызовом произнес:

– Не вижу смысла во всем этом. Раненые, убитые, поджоги, сожжения… Для чего?

– Святой Августин[29] утверждает, что мораль не является мерилом истории.

– Как так? – печально произнес Циппс.

Двигавшиеся рядом сослуживцы с интересом прислушивались к нашему разговору. Кто с благоговением, а кто насмешливо.

– Если почитать его труды, то можно заметить, что в серости бытия он настоятельно пытается найти признаки сверхцивилизованного мира.

– Это как раз наш случай, – перебил меня Циппс.

– Об этом, как воспитатель, говорит и святой дон Боско.

– Ты читал его труды? – В глазах моего собеседника вспыхнули огоньки.

– Лучше поговорим об Августине. Его мысли яснее. Августин стремится через высокообразованный мир прийти к тому, что он называет Богом, к высшей правде. Вера обращается к Богу. Она является началом игры в вопросы и ответы современного человека с Богом. Августин, так же как и ты, спрашивает, как можно познать Бога, находясь внутри мира. Он постоянно возвращается к этому вопросу, словно пытаясь булавкой пронзить крупный алмаз. И вдруг ему это удается. Но как? Это мы никогда не узнаем. Он услышал голоса: «Возьми и читай!» И тогда открылась высшая реальность – достоверность существования Бога и его власть над миром. А реальность нигде не проявляется с такой очевидностью, как на войне.

Вот примерное содержание нашего с Циппсом разговора. На этой фразе он вынужден был оставить меня, поскольку дорога стала слишком узкой.

В нашей роте был еще один человек, закончивший среднюю школу. Это уже упоминавшийся унтер-офицер Блум, в прошлом страховой служащий из Карлсруэ. Он был убежденным холостяком, женоненавистником и пессимистом.

– Война – это безумие. Люди – дураки и поэтому проламывают себе черепа, – заявил Блум.

– Но войны вели очень умные люди, – возразил я.

Блум продолжал стоять на своем, заявляя, что война является большой глупостью. Он вступил в национал-социалистскую партию, будучи убежденным, что «глупость» закончится только тогда, когда над всем миром воцарится свастика. По его мнению, мир мог управляться только по системе REFA[30]. Блум был признанным нигилистом.

Циппс и Блум были единственными в нашей роте, имевшими хоть какое-то законченное образование. С Блумом я спорил в иронической, а с Циппсом – в утешительной манере. Но такие люди, как пекарь Эрхард и кадровый унтер-офицер Хан, были мне милее. Несмотря на свои грехи, они больше нравились Богу, чем черту.

Днем опять было очень жарко, хотя и пасмурно. Парило как в теплице. Прошло пять, затем шесть, семь часов, а мы все шли и шли без всякого отдыха, плетясь как улитки. Наш путь пролегал прямиком по полям. Видимо, из-за того, что дороги были запружены моторизованными частями. От передвижения в таком темпе ноги солдат уставали быстрее, чем при длительном, но быстром марше. К нашим сапогам, затрудняя движение, прилипли большие комки глины. Мы были все в поту. Люди щадили лошадей и не ехали верхом, поскольку после ночного ливня почву на полях развезло. Непрерывный марш длился до 10 часов вечера, но за все это время нам удалось преодолеть не более 10 или 15 километров.

Земля вокруг села Семки, располагавшегося примерно в 10 километрах севернее Хмельника, была очень плодородной. Почва впитывала воду как губка. На огромных гороховых полях, через которые нам пришлось проходить, толстые усики растений так опутывали колеса, что через каждые сто метров обода приходилось очищать топором, а из ступиц вытаскивать их руками. Лошади, фыркая, опускали головы, а от их разгоряченных тел шел пар. Копыта от прилипшего к ним чернозема стали более походить на шары. Натертая до крови грудь животных тяжело вздымалась от тяжести повозок с боеприпасами. Возничие, давно спешившись, погоняли их хлыстами, как крестьяне.