Русский дневник

В ночь после празднования нас пригласил на ужин Эд Гилмор, который к тому времени уже простил Капу за кражу детективов Эллери Куин. Его жена – не только красавица, она еще и прекрасно готовит. Мы провели вечер в атмосфере счастливого, сытого, слегка алкогольного декаданса: Эд привез из Америки несколько новых пластинок со свингом. Мы пили мартини, ели маленькие хрустящие пирожки, а поздно вечером еще и немного потанцевали. Это был хороший вечер, и мы воздаем должное Эду Гилмору за его способность прощать, забыть те преступления, которые Капа совершил против него. На следующий день вернулся из Стокгольма Суит-Джо Ньюман. Он привез очень милые подарки: авторучку, несколько зажигалок, сигареты, консервированные деликатесы, а также несколько бутылок шотландского виски и чемодан, полный туалетной бумаги. Как хорошо, что он так вовремя вернулся!

Москва входила в зиму. Открывались театры, начинались балетные спектакли, в магазинах стали продавать толстую, подбитую ватой одежду и войлочную обувь, которые здесь носят зимой. На улицах стали появляться дети в шапках-ушанках и плотных пальто с меховыми воротниками. В американском посольстве электрики ускоренными темпами меняли проводку во всем здании. Прошлой зимой проводка перегорела, и без привычных электронагревателей всему персоналу посольства пришлось работать в пальто.

Мы были приглашены на ужин в дом, где жили пять молодых американских офицеров из военного атташата. Ужин был хорош, но жизнь военных нельзя было назвать счастливой, потому что они еще сильнее, чем другие, были ограничены в перемещениях, да и вести себя были вынуждены еще более осмотрительно. Я допускаю, что за русским военным атташе в Америке тоже пристально следят, но здесь перед их домом стоит милиционер в форме, и всякий раз, когда они выходят на улицу, их сопровождают преследователи, старающиеся быть невидимыми.

В этом приятном доме мы ужинали с американскими офицерами. Здесь подавали американскую еду: баранью ногу с зеленым горошком, вкусный суп, салат, мелкое печенье и черный кофе. За едой мы думали о том, что, наверное, четыреста лет назад в таком же доме, как этот, сидели за портвейном молодые британские и французские офицеры в красных шитых золотом мундирах, а за ними приглядывал русский стражник со шлемом на голове и пикой в руке, что стоял у ворот. Кажется, с тех пор все не слишком сильно изменилось.

Как и все туристы, мы съездили в маленький городок Клин, который находится в семидесяти километрах от Москвы, и посетили дом Чайковского. Этот симпатичный дом расположен в большом саду. Нижние этажи в настоящее время используются как библиотека, как хранилище нотных рукописей, а также как музей. Но на верхнем этаже, где жил композитор, все остается в том же виде, что при Чайковском. В его спальне все – как было при хозяине: рядом с узкой железной кроватью висит широкий халат, около самого окна стоит небольшой письменный стол. В углу – богато украшенный туалетный столик и задрапированное шалью зеркало, подаренное ему поклонницей, на столике все еще стоит флакон со средством для укрепления волос. В гостиной, которая тоже осталась в неизменном виде, – большой рояль, это единственный инструмент, который принадлежал Чайковскому. В вазочке на письменном столе стоят маленькие сигары, здесь же лежат трубки и огрызки карандашей. На стенах висят семейные фотографии, а на маленькой застекленной веранде, где Чайковский пил чай, виден чистый лист нотной бумаги. Хранителем музея служит его племянник – красивый пожилой человек.

– Мы хотим, чтобы дом Чайковского выглядел так, как будто он только что вышел на прогулку и скоро вернется, – пояснил хранитель.

Этот старик живет в основном прошлым. Он говорил с нами о музыкальных гигантах так, как будто все они были живы – и Мусоргский, и Римский-Корсаков, и Чайковский, и остальные представители когорты великих. Действительно, в этом доме очень чувствовалось присутствие композитора. Раз в год здесь настраивают рояль и на нем играют лучшие пианисты страны, эти концерты записываются. Господин Чайковский, племянник композитора, немного поиграл для нас на его рояле. Звук был сочным и ярким, но инструмент оказался немного расстроенным.

В библиотеке мы осмотрели рукописи. Ноты в них были буквально нацарапаны, они нервно пересекали нотные линейки, а целые куски рукописей были просто перечеркнуты. На некоторых страницах оставлено только восемь тактов, остальное было безжалостно вычеркнуто карандашом. После этого мы взглянули на рукописи других композиторов: аккуратные прописи, выведенные чернилами, ни одна нота не зачеркнута. Но Чайковский писал так, как будто каждый его день и каждая нота могли оказаться последними. Он спешил записать свою музыку.

Потом мы сидели со стариком в саду и говорили о современных композиторах.

– Люди знающие?

– Да, – отвечал он с легкой грустью.

– Хорошие мастера?

– Да.

– Честные и интеллигентные люди?

– Да. Но не гении, нет, не гении… – И он смотрел на сад, где каждый день, зимой и летом, закончив работу, гулял Чайковский.