Русский флаг

— А ведь верно! Мы и не подумали об этом, два старых чудака… О лекарственных травках толковали.

— Могу утешить вас, — сказал Зарудный, — вы и зимой найдете превосходные лекарственные коллекции: и травку, и цветы, и коренья. Их заготовляют с лета…

К полуночи, когда Зарудный пошел провожать гостей, пурга унялась. Ветер еще врывался в город со стороны Ракового мыса, слабея и задерживаясь у первых же портовых зданий. Снег полузасыпал дорожку, и она напоминала батарейные ходы сообщения — белую лунную траншею. Пастухов и Настенька шли бок о бок, теснясь и сваливаясь в сугробы, так как дорожка была рассчитана на одного человека.

Маша, молчавшая почти весь вечер, задержалась с Зарудным у дороги, неожиданно притянула его к себе и быстро, словно виновато, поцеловала в щеку холодными губами. Не успел он выпрямиться и справиться с каким-то странным чувством неловкости, Маша уже сбежала на дорогу и присоединилась к офицерам.

Зарудный долго стоял на пригорке, наблюдая за фигурами, уходившими все глубже и глубже в нескончаемый белый овраг.

II

Утром следующего дня на открытой площадке у двора Завойко собралось множество петропавловцев и приезжих офицеров, — новичкам было особенно любопытно посмотреть на большой зимний выезд. Унтер-офицеры и писаря нагружали нарты провизией, лопатами, семенами огородных растений, каюры расхаживали у нарт, а суетливые подростки давно утрамбовали снег на наклонной площадке у серого дощатого забора. День начинался спокойный, тихий. Такие дни не редкость в этом уголке Камчатки, заботливо прикрытом горами. Но стоит перевалить за сопки, спуститься в долину реки Камчатки и картина резко меняется: холодные ветры перехватывают дыхание, секут кожу, заставляют падать ртуть в термометре.

Старик Кирилл с раннего утра вертелся около каюров — молодых, неразговорчивых камчадалов, тревожно посматривая на небо и донимая их советами.

— Гляди-ка мне, — говорил он уже не в первый раз невозмутимому каюру, — не гони споначалу собак: собаке роздых нужен, пока она не вбежалась. Собака в человеке спокойствие любит, разумность. Ты ей споначалу роздых дай, потом она сама понесет, что олень. А не дашь роздыху — запалится, обезножит.

— Хорошо, дедка-а, — протяжно отвечал каюр.

— Может, какой барин и прикажет: "Гони!" — бубнил старик, — а ты знай свое дело, дай собаке роздых. Помни, кого везешь, окаянный!

Кирилл недоверчиво осмотрел упряжки, попробовал рукой стоячий баран нарт, хорошо ли укреплен; постучал по копыльям, посматривая в один глаз из-под косматой брови на озорных мальчишек. Он уверял, что концы остолов длинных заостренных шестов — притупились и при спуске с горы ими не остановить нарты.

Увидев в толпе Харитину, старик по-гусиному зашипел и затрусил к дому: с тех пор как губернаторский самовар получил пробоину на Кошечной батарее, кое-как заделанную в мастерских порта, Кирилл невзлюбил девушку. Он теперь подолгу беседовал с клокотавшим самоваром, называл его и "ветераном" и "степенством", но ничто не могло примирить его с Харитиной, которая, как он утверждал, "украла" самовар. Разрешение Завойко Кирилл в таких случаях не ставил ни во что.

Проводить губернатора явились многие чиновники. Они толпились за воротами во дворе, поджидая Василия Степановича. За оградой оставались судья с женой и Диодор Хрисанфович Трапезников, в молчаливом раздумье стоявший неподалеку от собак. Он прислушивался к их негромкому вою и укоризненно смотрел на возникавшую время от времени собачью грызню.

Зарудный надеялся, что и Маша придет проститься. Тут были все знакомые и друзья, даже пленный француз, тяготившийся бездельем. Он смеялся и потешно размахивал руками в кругу петропавловских жительниц. Изыльметьев вполголоса разговаривал с Вильчковским, грозил ему указательным пальцем и тяжело хлопал по плечу. Мровинский деловито расхаживал по площадке, словно примеряя, годится ли она для устройства батареи, и молча совал знакомым руку, сложенную, как всегда, ковшиком.

А Маши не было.

Отъезд задержался. Прошел отец Маши, мельком и, как показалось Зарудному, неприязненно взглянул на него.

Один Пастухов видел страдания друга. Счастливый, уверенный в привязанности Настеньки, он особенно остро ощущал тоску Зарудного.

Настя выбежала за ворота в легкой шубке, с накинутым на голову платком.

— Здравствуйте, Настенька! — окликнул ее Зарудный.

— Здравствуйте, — поклонилась ему девушка и ласково кивнула Пастухову.

— Уж не меня ли вы ищете? — спросил Зарудный.

— Вас. Василий Степанович немного задержится. Миша вчера заболел, ночью сделался сильный жар, лихорадка. Юлия Егоровна не хотела говорить, да уж так получилось…

Позвали в дом Вильчковского и Изыльметьева.

Зимний день светлел, отливая золотом и тонкой синевой неба.

Маши не будет.