Русский флаг

За Алданом у иркутского казака началась цинга. Он стал вялым, сонным, словно угнетенный какой-то тяжелой, неотвязной мыслью. С трудом прожевывал сухую пищу, но старался скрыть болезнь от есаула. Обнаружились признаки цинги и у Степана; она не тронула пока только крепкие, с редко посаженными зубами десны Мартынова.

Но на горном спуске к Аллах-юню с есаулом случилась беда.

До реки Аллах-юнь и небольшого якутского поселения у переправы оставалось около сорока верст. Узкая тропа шла по склону горы, круто скользя вниз или петляя вокруг поросших пихтой и кедром скал. После холодной ночи утро наступило хмурое, снежное. С перевала, которого они достигли вечером, нельзя было разглядеть спуска в долину. Начинался буран. Горизонт был плотно закрыт белесой пеленой.

Мартынов не захотел ждать, пересиживать непогоду. Он сердито крикнул на каюров:

— Слава богу, не в тундре, не заплутаем! А в Аллах-юне и отдохнем и отогреемся.

Каюр Мартынова, правивший легкими ездовыми нартами, с ременным переплетом вместо досок для сидения, решился возразить ему:

— Правду говоришь — не заплутаем. А шею свернуть очень просто.

Якут посмотрел на своих товарищей, ища поддержки.

— Он правду говорит, начальник, — поспешно подтвердил второй каюр. К Аллах-юню в такую погоду спускаться — бо-о-льшую беду делать!

Третий каюр, темнолицый якут, у которого даже белки глаз отливали оливковым цветом, равнодушно прислушивался к разговору. Мартынову показалось, что у этого каюра он найдет поддержку.

— Скажи ты, — обратился к нему Мартынов, — ты старше всех.

Каюр посмотрел под ноги, затем огляделся вокруг, будто хотел еще раз увериться в том, что метель не утихает, и с достоинством ответил:

— Не спрашивай у старого, спрашивай у бывалого, — он кивнул головой на молодых каюров.

— Однако как ты думаешь? — настаивал Мартынов.

— Эх, начальник, — с сожалением проговорил якут, — меня спросишь, а все равно по-своему сделаешь.

Сказав это, он отошел к своей нарте, полагая, что Мартынов не послушается их совета.

Он не ошибся. Есаул приказал начать спуск. Якутам приходилось то и дело останавливать нарты, втыкая в снег остолы.

Нарты то сближались, и тогда было слышно короткое дыхание собак, то пропадали в белом вихре, и только по необычно громким крикам каюров Мартынов знал, что товарищи живы и движутся где-то невдалеке.

Он и сам понимал, что каюры правы. Казак из Якутска, назначенный Мартынову в проводники, тоже согласен с ними, хоть он и не проронил ни слова: из этого бородача слова нужно было тянуть кузнечными клещами. Он не раз прошел путь от Якутска к Охотскому морю и знал, какой риск представляет спуск к Аллах-юню в пургу.

Риск?

Мартынов обязан рисковать. Если ему вздумается в этих гиблых местах пересиживать непогоду, он приедет в Петропавловск целехонек, но когда? В мае, при большой удаче — в конце апреля. Поздно! В таком случае не стоило и отправляться из Иркутска. Слова "риск" не было в предписании, но вся его поездка величайший риск; выиграть дистанцию можно только при условии, что он пренебрежет опасностью и привычным распорядком.

Перед Мартыновым вырос темный массив скалы. Ветер словно нарочно сдернул с нее легкий снежный покров, обнажив изломанную поверхность гранитной стены, ее острые уступы и трещины, заполненные снегом. Нарта быстро неслась на скалу, настигая собак. Каюр вонзил остол в снег перед нартой, но железный наконечник ударился о камень, а нарту занесло толчком в сторону. Молодой каюр успел повернуть упряжку вправо, и Мартынов только чуть задел плечом о скалу, но этот маневр обошелся дорого: каюр выпустил из рук остол.

После этого собаки понесли с возрастающей быстротой. Нарта ударилась о камень, подпрыгнула, на поворотах ее заносило так сильно, что Мартынов хватался за варжины и стоячий баран, чтобы не упасть. Оттого, что окружающие предметы были плохо различимы, быстрота спуска казалось еще большей. Уже несколько минут Мартынов не слыхал голосов других каюров, скрипа полозьев, — только ветер свистел в ушах да бешено дышали настигаемые нартой собаки.

Наконец на крутом спуске за одним из поворотов нарта налетела на упряжку и сбила собак с ног. Мартынов и якут покатились вниз, в ущелье, и последнее, что ощутил есаул, — это сильные удары в лицо, в грудь и спину. Перевернутая нарта повисла над обрывом на крепком ременном среднике.

Собаки остались лежать на снегу. К завыванию ветра прибавился их протяжный вой, оказавшийся спасительным для Мартынова и его каюра: по этому вою люди установили место катастрофы и пришли на помощь.

Мартынов пришел в себя только наверху, после того как Степан влил ему в горло большую чарку водки. Еще не открыв глаз, Мартынов услыхал слова старого якута, сказанные кому-то спокойно и добродушно:

— Терпи, Никон. Связался с дьяволом — терпи. Ничего не поделаешь, что потерял один дурак, сто умных не найдут. Эх, нога-то Распухла!

Мартынов знал язык якутов, но он ничего не сказал в ответ на дерзость каюра. Приподняв голову, он хрипло закричал на казаков:

— Чего стали, чертовы дети! Или поминки по мне справлять задумали? Тро-о-гай! Живо-о-о!