Русский флаг

— Не пойму я вас, Василий Степанович, — сказал он, выслушав Завойко. — Юлия Егоровна — совершеннейший ангел, но вы злоупотребляете этим. Человеческому терпению есть предел. Неужто на кораблях не найдется места для вашей семьи?

— Найдется, — задумчиво ответил Завойко. — Не в том беда, Иван Николаевич. Мы вынуждены обстоятельствами оставить здесь многих до первой оказии. Тяжка участь сироты на Камчатке. У нас бедняк не может подать хлеба неимущему. Кусок хлеба стоит дневного пропитания бедняка. Еще в прошлом году хотел я отправить семью, думал — попадется какой спекулянт, американец торговый, отправлю их… Страшно видеть нужду над детьми. Не довелось выслать, а теперь поздно. Если Юлия Егоровна останется, множеству людей легко на сердце станет. Не на погибель же губернатор оставляет их? Значит, правда, — корабли придут…

— Воля ваша, Василий Степанович, — проговорил капитан с укоризной. Однако же многим вы рискуете!

— В океане я рискую не меньше. Злобный англичанин, попирающий все законы человечества, ледяные штормы, несчастья подкарауливают нас. Кто знает, может статься, жестокость моя сохранит семью, дорогие жизни! Кто знает…

Заговорили о другом. Оказалось, не все готово к отплытию. Пришлось перенести срок отплытия с первого на пятое. Условились о прощальном обеде и молебне. Завойко на прощание сказал Изыльметьеву:

— Хотя я и пожалован адмиральским чином, а по выходе в океан прошу вас, Иван Николаевич, берите бразды правления в свои руки. Давненько не ходил в море. Море не любит отступников, бывших мореходцев…

По уходе Изыльметьева Василий Степанович долго оставался в кабинете в странном оцепенении.

Скрипнула дверь. По легким шагам он узнал Юлию Егоровну, но не поднялся ей навстречу. Рука жены опустилась на седеющую голову Завойко.

— Устал, Васенька!

Он прижал ласковую руку щекой к плечу.

— Иван Николаевич ушел не простившись… Что с ним?

— Торопился… На фрегате бездна дел, за день всего не переделаешь.

— Пастухов нынче говорил, — удивилась Юлия Егоровна, — все готово к отплытию.

— Пастухов — мальчишка. По нем, если мачты поправлены да паруса на месте, можно и плыть. Мы решили для нижних чинов в жилой палубе железные печи поставить. Из цистерн. Тяжелый переход будет. В эту пору у берегов Камчатки мало кто решается плавать.

Юлия Егоровна присела на ручку кресла.

— У тебя какая-то тяжесть на душе, Васенька… Что-нибудь случилось?

— Да, нелегко, нелегко. Всех, кто назначен к переезду, забрать не сумеем.

— За ними придет компанейский корабль.

— Не верят. — Завойко повернулся к жене. — Впервые за все годы не верят. Убеждены, что стоит мне уехать отсюда… с тобой, с детьми, и уж ничто не будет от меня зависеть. Их и обвинять-то нельзя. Внезапные сборы в марте, прорубка канала во льду, поспешный уход кораблей в такое время, когда никто и не помышляет о выходе в море, — все это слишком странно. Куда уходит эскадра — не знают. От англичан пощады не ждут.

— Поговори с людьми, Вася, тебя послушают.

— Бесполезно, — тяжело сказал Завойко. — Час назад я был свидетелем печальной сцены… Квартирмейстер Усов жену увещевал. Напрасно, все напрасно. Доводы логики бессильны. Люди забыли даже о том, какой риск, какие невероятные трудности ждут нас в океане. Штормы, оледеневшие снасти, холод, а с высадкой — большие переходы пешком, никаких средств передвижения. Какие лишения ожидают детей!

Тревожное предчувствие заставило похолодеть Юлию Егоровну. Неужели он ждет от нее невозможного? Неужели хочет, чтобы она осталась в Петропавловске, согласилась на долгую разлуку, показавшуюся ей вдруг страшной?

"Вот как чувствуют себя жены, остающиеся здесь с детьми! — пронеслось в голове Юлии Егоровны. — Конечно, они не могут поверить в успокоительные слова, не могут, не могут".

— Не верят… — повторил Завойко, упорно думая о своем. — Мы с тобой знаем, что компанейские суда придут. Ты веришь в это…

— Да, я верю, — ответила она срывающимся голосом.

— Вот видишь. Ты нашла бы в себе силы остаться… на месяц-другой. Им труднее.

Она уже знала, чего хочет Василий Степанович. Безмолвный крик потряс все существо Юлии Егоровны, сердце ее то замирало, то бешено колотилось. Нет! Она не скажет этого первая! Он ждет ее самопожертвования, нескольких тихих слов, которые снимут камень с его души! Но у нее нет этих слов. Даже стон, рвущийся наружу, не может разжать сомкнувшихся челюстей. Расстаться?! Если Завойко уйдет один в море, случится несчастье, столкновение с неприятелем тогда станет, как почему-то думалось Юлии Егоровне, неизбежным. И наоборот, представляя себе своих детей на корабле, рядом с отцом, она как-то исключала возможность военных действий. "Аврора" без нее и детей — военный фрегат, содрогающийся от залпов, окутанный пороховым дымом. С ними — это мирный корабль, которому сопутствует удача.