Русский фронт, 1914 – 1917 годы

Конфликт в СМИ обострился после статьи в «Kölnische Zeitung» под заголовком «Россия и Германия» от 2 марта 1914 г., где были подробно освещены основные пропагандистские установки, подготавливающие общественное мнение к неизбежной войне с Россией. Подчеркивались военная слабость Российской империи и одновременно крайне опасное (в том числе, для Англии, хотя в действительности для Австро-Венгрии) усиление ее влияния на Балканах, ставился вопрос об условиях нового русско-германского торгового договора.⁵⁶ В газетную кампанию вмешались (тайно и явно) военные, как отставные, так и кадровые (!), выступившие с экспертными разъяснениями о склонности русских к пустому теоретизированию, пугавшие демографическим взрывом в России и т. д.⁵⁷ Это не могло не оказать влияния на эмоционального германского кайзера.⁵⁸ Весной 1914 г. он отрекся от любых иллюзий старой дружбы: «Русско-прусские отношения раз и навсегда мертвы. Мы стали врагами», что не помешало ему в конце июля 1914 г. попытаться использовать иллюзию старого сотрудничества и даже близкой дружбы в своих интересах в переписке с Николаем II. Неоднократно пугавший в 1911–1913 гг. рейхстаг наступлением отстраивавшегося русского Балтийского флота⁵⁹ Тирпиц в апреле 1914 г. инспирировал статью о неизбежности военно-морского столкновения с Россией.⁶⁰ Вслед за кайзером и его военным окружением раздражение и озлобленность охватили широкие слои германской интеллигенции, журналистов и буржуазию. Всякая взвешенная оценка русской внешнеполитической позиции отсутствовала, основы для компромисса не было не по объективным или империалистическим соображениям, а в силу эмоций. «Berliner Tageblatt» в марте 1914 г. фактически выступила за превентивный удар по России. Несмотря на это, германские газеты без всякого напряжения объявили в начале августа 1914 г. Россию виновной в начале войны.⁶¹

Россия и русская пресса отвечали полной взаимностью. После длительной эволюции взглядов в начале XX в. Российская военная элита также убедилась в абсолютной неизбежности войны с Кайзеррейхом. Отныне все донесения русских военных агентов были посвящены поискам признаков подготавливаемой агрессии. Военный министр В. Сухомлинов дважды в начале 1914 г. выступил под очевидным псевдонимом в «Биржевых ведомостях» со статьей, тон и содержание которой не могли иметь ничего общего с позицией, возможной для официального лица и, тем более, для главы военного ведомства.⁶² На русском военном совете начала 1914 г. обсуждалась возможная военная операция против Османской империи, и Сухомлинов в ответ на то, что это вызовет войну с Австро-Венгрией и Германией, заявил, что к этому русская армия готова.⁶³

Польша как общая проблема

Сложный процесс образования русско-немецкого пограничья и обилие этнических и исторических особенностей осложнили для обеих сторон восприятие друг друга. Пограничные столбы по большей части отделяли не собственно Германию от России, а рассекали польские и украинские земли, и потому порой было сложно определить, где начинается одна страна и заканчивается другая. Более чем 100-летний опыт наличия общей границы и при этом сохранение весьма примитивных и грубых стереотипов восприятия друг друга наводят на мысль о парадоксе.⁶⁴ Он представляется еще более странным, если учесть непреклонную симметрию действий Пруссии и России по поэтапной ликвидации остатков польской автономии. Были совместно подавлены все польские мятежи, с карт исчезли любые напоминания о былых польских княжествах и государстве, — что в Познани, что в Варшаве, — методично пресекались попытки развития полноценной системы среднего и высшего образования на польском языке.

Русско-австрийское пограничье окончательно оформилось лишь в 1846 г. после аннексии Австрийской империей Краковской республики и было скреплено кровью совместно подавленного восстания в Венгрии в 1848–1849 гг. И здесь необходимо отметить схожую искусственность границ, просуществовавших немногим дольше, чем русско-прусские, зато куда большую поляризацию по обе их стороны. Усилиями австровенгерской разведки Галиция должна была стать «украинским Пьемонтом», именно там был очаг украинского сепаратизма и создаваемой на ходу украинской письменности и историкопублицистической литературы, в то время как Россия отвечала игнорированием разницы между велико- и малороссами, а также усилением панславистской пропаганды на территории Австро-Венгрии, причем отнюдь не среди галицийских украинцев, которых априорно (и ошибочно) полагали не нуждающимися в дополнительной идеологической обработке в пользу воссоединения с остальными русскими землями. Сформировались два крыла местной интеллигенции, с которыми в годы Великой войны ожесточенно сводили счеты обе империи.⁶⁵