Русский фронт, 1914 – 1917 годы

Понимание в каждой из трех империй рискованности объединения польских земель привело к устойчивому германофильству и русофильству в отдельных кругах политических и военных элит соответствующих стран.⁶⁶ А вот отношения между Австро-Венгрией и Россией даже общая польская проблема исправить не могла: обе многонациональные державы были повинны в провоцировании сепаратизма на территории потенциального противника. Австро-Венгрия была в этом куда более активна, так как была уверена (и не без оснований) в наибольшей из всех трех стран симпатии поляков именно к габсбургской монархии. Выразителем этой лояльности стал ради войны с Российской империей даже социалист Ю. Пилсудский, с территории Австро-Венгрии координировавший антироссийские диверсии, а с началом войны формировавший польские легионы на австрийской службе.⁶⁷ Впоследствии, однако, выяснилось, что австрийские надежды верны в отношении главным образом польской шляхты и аристократии, занимавшей непропорционально высокие позиции в имперской бюрократии, да еще и требовавшей за это слишком многого, например безоговорочной поддержки в конфликте с галицийскими украинцами и русинами. Не следовало забывать и о том, что в польской политической элите существовало пророссийское крыло, отличавшееся не меньшим национальным запалом, нежели их конкуренты.⁶⁸ Что же касается истинной позиции населения как австрийской Галиции, так и русского Привислинского края (названия «Польша» во всех трех империях избегали), то она проявилась уже в ходе войны, оказавшись самостоятельной и не устраивавшей ни одну из сторон.⁶⁹

Следствием русско-германского единства взглядов, направленного против воссоединения Польши, являлся категорический отказ некоторых представителей германской политической элиты от проектов аннексий на Востоке.⁷⁰ Любые уступки по польскому вопросу, т. е. ослабление откровенно колонизаторской политики, особенно в культурной сфере,⁷¹ вызывали у соседней державы недоверие и подозрение. Особенно остро они воспринимались в Германии, где покорение славян, в особенности поляков, сам факт наличия значительных национальных меньшинств и были показателями того, что Германия все-таки империя,⁷² более того, недостаток колоний приводил к фактически колонизаторскому поведению по отношению к полякам на их этнической территории, что предопределило стиль действий на оккупированных землях Российской империи в ходе Великой войны.⁷³ Военные элиты обеих стран достаточно осторожно относились к полякам в своих армиях, и тем более в офицерском корпусе, что особенно было заметно в русской армии,⁷⁴ где служили многие польские дворяне, в то время как в германских войсках польские фамилии онемеченных аристократов, как правило, не мешали воспринимать их как пруссаков. Весьма воинственные речи Вильгельма II, любившего подчеркивать свои бранденбургско-прусские корни, тоже не вызывали ощущения должной последовательности ни у русских, ни у польских политиков,⁷⁵ хотя русская разведка с удовольствием констатировала неосторожные полонофобские высказывания кайзера.⁷⁶

Политическую же карьеру рассматривали лишь как средство легальной и эффективной борьбы за восстановление хотя бы автономной Польши. Разумеется, на определенном этапе добившиеся успеха польские парламентарии в любой из трех империй фактически становились проимперской партией в польской элите, зачастую оправдывая свою верность императору аристократическими традициями, но не отказывались от национальных целей. Так, в Германии пытался лоббировать интересы Польши граф Богдан Гуттен-Чапский, в России партию русофилов у поляков возглавлял Роман Дмовский,⁷⁷ в Австро-Венгрии самым влиятельным поляком был министр финансов Леон фон Билинский.

Польская шляхта, какие бы высокие посты ни открывались ей в любой из трех консервативных монархий, в целом неодобрительно относилась к попыткам сделать военную карьеру в императорских армиях, осуждая службу с оружием в руках любой из трех держав, повинных в грехе раздела Польши. В случае если не оставалось иного выбора, желавшие военной славы польские аристократы готовы были служить в саксонской армии, а не в прусской, во французской или американской, но не русской. И все же постепенно имперская интеграция и законы человеческой психологии брали свое: несмотря на взаимное недоверие, плохо скрываемую дискриминацию по национальному и/или религиозному признаку, несмотря на необходимость приспосабливаться к культурному облику титульной нации империи, все больше поляков соглашались служить одному из императоров-«совладельцев» Польши.