Русский Галантный век в лицах и сюжетах. Kнига первая

Фамильное его имение в родной Лифляндии, и без того разоренное войной, было окончательно промотано в безудержной карточной игре, до которой Рейнгольд был весьма охоч. Попытка завербоваться в шведскую армию тоже оказалась тщетной – ведь ему, знатному барону, словно в насмешку, предложили самую низшую офицерскую должность фендрика. Приискать себе невесту в опустошенной Риге тоже оказалось делом несбыточным.

Посему появление барона (вместе с братом, Карлом-Густавом) в Санкт-Петербурге, где, с легкой руки Петра Великого, привечали иностранцев, имело все резоны. Правда, на царскую службу Рейнгольд Густав попал не вдруг. Он быстро смекнул, что тянуть армейскую лямку или служить во флоте опасно да и не прибыльно. Тут он принялся было за излюбленную карточную игру, но и это занятие было зело рискованным, ибо государь картежников не терпел и преследовал как тунеядцев и развратителей юношества. Судьбу барона решила новость, услышанная, как говорят, в нужное время и в нужном месте: при Дворе супруги цесаревича Алексея Петровича Софии-Шарлотты есть вакантная должность гофмаршала.

Наняв на последние сбережения пышную карету, наш герой покатил к дворцу наследной пары. Вот как описывает модную амуницию Рейнгольда Густава ученый и исторический романист Сергей Десятсков: “В голубом золоченом кафтане, ярком желтом жилете, в коричневых штанишках из лионского бархата, шелковых чулках и в башмаках на высоких красных каблуках (всем было ведомо, что такие носил сам великий король Людовик XIV) барон был неотразим. Софии-Шарлотте померещилось, что с приходом Левенвольде в мрачную сырую гостиную… ворвался слепящий солнечный луч”.

С самого начала барон проявлял к кронпринцессе исключительное внимание: наносил ей визиты будто бы не с какой-то специальной целью, а дабы получить удовольствие от ее общества; доставлял к столу корзины свежих цитронов, организовывал при ее Дворе выступления голштинских музыкантов, вдобавок, покорил ее тем, что буквально за неделю починил протекавшую крышу дворца, о чем она долго и безуспешно просила мужа и свекра.

Не удивительно, что в конце концов, принцесса изменила мужу с молодым Левенвольде. Для красавца-барона, к тому же, соплеменника-немца, она, казалось, была дамой сердца; для мужа же – постылой женой, навязанной ему по династическим соображениям супругой. Царевич Алексей в романе Дмитрия Мережковского “Петр и Алексей” рассуждает: “И чем она виновата, что ее почти насильно выдали за него?.. Он вспомнил, как они намедни поссорились. Она закричала: “Последний сапожник в Германии лучше обращается со своей женой, чем вы!”. Он злобно пожал плечами: “Возвращайтесь же с Богом к себе в Германию!”.

И наружность Софии-Шарлотты, как ее описал Дмитрий Мережковский, была далека от притягательности: “Припухшие бледно-голубые глаза и слезы… которые, смывая пудру… струятся по некрасивому, со следами оспы, чопорному, еще более подурневшему и похудевшему… и такому жалкому, детски-беспомощному лицу”.

Тем своекорыстнее выглядит в этом любовном треугольнике поведение Левенвольде – влюбив в себя кронпринцессу, расчетливый барон явно метил на должность обер-гофмаршала при малом Дворе, назначение на которую всецело зависело от нее, Софии-Шарлотты. В результате он получил эту должность.

О том, что со стороны Рейнгольда Густава не было здесь ни любви, ни тем более верности, свидетельствуют его амурные шашни с подругой кронпринцессы Юлианой остфрисландской. К тому же, он пристроил к малому Двору свою старую, еще с Лифляндии, метрессу Луизу Мамменс. Последняя весьма кстати сдружилась с камер-фрау императрицы Анной Крамер. А та все до мельчайших подробностей выбалтывала Екатерине, которая живо интересовалась романом барона с кронпринцессой и на чей счет любила почесать язычок. Надо сказать, императрица благоволила к землякам-лифляндцам. А потому после неожиданной кончины Софии-Шарлотты в 1715 году и Луиза, и Рейнгольд Густав, теперь уже покровительствуемые ею, нашли пристанище при Дворе ее величества – первая стала камер-фрау, второй – камер-юнкером.

Левенвольде пользовался благоволением Екатерины Алексеевны еще при жизни Петра I, но подлинное его возвышение началось в период правления этой монархини, когда барон стал одним из ее галантов (так аттестовали тогда любовников). Стремясь получить при русском Дворе самое высокое положение, он прикидывался влюбленным и в стареющую императрицу. При этом он руководствовался сухим расчетом и честолюбием. Кроме того, его одушевляла чисто щегольская потребность завоевать сердце именитой дамы, бывшей до этого женой самого императора. Льстили Левенвольде и вспышки ревности со стороны его новой венценосной подруги.

Надо сказать, что императрица жаловала своего любовника по-царски: в 1725 году из камер-юнкеров он был произведен в камергеры; в октябре 1726 года вместе с братом был пожалован в российские графы; в ноябре 1726 получил орден св. Александра Невского; в марте 1727 – привилегию носить на шее портрет императрицы.